Мой путь к Богу и в Церковь
Л. Ю.
Я искала смысл жизни
В жизни человека есть много путей, но всего лишь один
Путь, который ведет к Жизни
Когда или с чего начался мой путь к Богу и в Церковь? Я не знаю. Я искала смысл жизни.
Когда мне было лет семь, мама читала нам с сестрой перед сном детскую Библию. Лучше всего я запомнила саму книгу — она была ярко-красного цвета, с картинками, она хранится у меня до сих пор. Родители у меня тогда не имели никакого отношения к церкви, к церковной жизни, и мама это делала скорее всего для «общего развития». Сильного впечатления на меня тогда это не произвело. Чуть позже, лет в девять, перед сном же нам читали «Мастера и Маргариту». Эта книга меня действительно впечатлила.
Когда мне было лет одиннадцать, нам по почте прислали Библию, тоже детскую. (Это было в то время, когда к нам приезжали проповедники, приглашали к себе на встречи, раздавали религиозную литературу бесплатно. Я даже как-то сходила на одну такую проповедь). На этот раз Библия была более серьезная, с Ветхим заветом и Евангелием, и я начала ее изучать уже самостоятельно. Причем я не помню, чтобы мои родители хоть как-то к этому относились, я даже не уверена, что они об этом знали. Я пыталась говорить об этом со старшей сестрой, но ее это тоже мало интересовало. Тогда в моей жизни был очень интересный период, он мне отчасти напоминает теперешнее оглашение. Я помню, как я каждый вечер, перед сном, в кровати читала по одной главе из этой Библии, а потом я начала молиться. В книге были комментарии и обращения к детям, и, в частности, там была беседа о том, для чего и как надо молиться. Мне это понравилось и постепенно я стала молиться перед сном, обычно это была удивительно искренняя и личная беседа с Богом. Меня в этой книге потрясли слова о том, что Богу не нужно, чтобы Его боялись, но ему нужно, чтобы мы Его любили и уважали как настоящего Отца. И в то время я чувствовала это и умела доверяться, и сейчас я вспоминаю об этом с удивлением и сожалением, потому что это было то доверие, которого мне часто так недостает сейчас и которое я стараюсь обрести вновь.
Так продолжалось некоторое время, может, полгода или больше, а потом я крестилась. Мои родители хотели, чтобы мы с сестрой сами приняли решение, креститься нам или нет, а я лично хотела, чтобы это поскорее произошло. Само это событие меня мало привлекало. Я знала, что креститься надо, так как этого хочет Бог, т.е. я воспринимала это как свою обязанность перед Богом. Меня крестили в Вырице — там жили бабушка с дедушкой, — бабушка все и организовала. Собрались родственники, было довольно много народа, при этом никто со мной не разговаривал ни о Боге, ни о вере, ни о значении крещения, и никакого глубокого смысла в этом событии я не чувствовала. Скорее, мне было даже неприятно идти в церковь. Уж слишком все происходящее противоречило тому моему внутреннему ощущению близости и доверия к Богу. Правда, я помню, как во время самого крещения я вдруг почувствовала, что мне приятно находиться там и что мне это даже очень нравится. Мне очень понравился священник и сама церковь, я ее сейчас очень люблю. И мне очень понравился крестик, и я носила его с радостью.
После того, как я крестилась, и примерно до пятнадцати лет я мало задумывалась о вере. Я как-то перестала читать — детской Библии было уже мало, а настоящее Евангелие я попробовала, но так ничего и не поняв, оставила. Я больше не молилась. Все это как будто ушло в прошлое.
В пятнадцать лет в моей жизни все перевернулось: развелись родители, начались проблемы, я чувствовала себя очень одинокой. Однажды я поняла: если я немедленно не найду смысл в своей жизни, то больше не смогу жить. Мне было очень тяжело. И моя самая главная проблема в жизни была в том, что я просто не находила достаточной причины для того, чтобы как-то жить в этом мире, где вокруг было столько несправедливости и горя и где так трудно хоть что-то изменить.
Я решила, что в этой жизни, где случается и добро, и зло, и горе, и счастье, можно будет жить, если хорошего в моей жизни будет хоть немного больше, чем плохого. Говорят, что если не можешь изменить ситуацию, ты можешь поменять к ней отношение. В этом я увидела выход, потому что хоть это от меня зависело. Этому-то я и стала учиться. Это было именно научение, потому что смыслом моей жизни стало учиться замечать что-то радостное в каждом дне. И мне было трудно это делать, это требовало усилий. Но это в чем-то перевернуло мою жизнь, потому что я стала учиться находить красоту и добро, я стала внимательнее к людям, стала интересоваться людьми, в конце концов, я стала интересоваться жизнью вообще. В итоге — самым главным для меня в жизни стало не то, что в мире так много зла, а то, что несмотря на все это, в мире есть столько добра, красоты, любви, и оно существует, как и существовало до меня и как — я начала понимать — будет существовать и после меня. В этом чувствовалась сила и жизнь.
Мне очень хотелось стать лучше. Вокруг было так много замечательных, привлекательных, в полном смысле слова красивых людей, и я тоже хотела быть умной, красивой, открытой, успешной. Я очень хотела быть с людьми, я очень хотела друзей, и я старалась стать лучше, более совершенной, чтобы люди захотели со мной общаться. Когда я поступила на факультет психологии, я стала заниматься в одном психологическом центре: тренинги, группы саморазвития и т.п. Я пыталась себя менять. Я искала какого-то смысла в жизни — на тот момент я его нашла. Самосовершенствование — это то творчество, которым человек может заниматься всю жизнь, постоянно продвигаясь вперед и постоянно открывая все новую глубину и новые цели. В себе можно многое менять — начиная с внешности и заканчивая вещами духовными. Продвигаясь по этому пути, я тоже определила для себя самое важное, то, чего я хотела в жизни, но определившись, не знала, что делать дальше. К тому времени я уже на собственном опыте прочувствовала, что одного желания стать лучше совсем недостаточно, недостаточно также тех усилий, которые я делаю. Невозможно обсудить это с кем-то — в то время у меня вообще не было людей, с которыми я могла бы обсуждать такие темы. Недостаточно опыта более развитых личностей, недостаточно книг. Психологических знаний вообще недостаточно для совершенствования. Та задача, которую я пыталась для себя решить, выходила за пределы как сознательного, так и душевного, и я могла только предчувствовать, что это касается чего-то более глубокого, более напряженного и тайного. Некоторые вещи человек просто не может совершить одними своими силами… А то, чему я хотела научиться в этой жизни, то, что стало для меня самым важным, ради чего стоило жить, то, что стало для меня самой жизнью, — это умение любить. Это было для меня единственной ценной способностью человека, и в способности любить для меня заключался весь смысл человеческого существования.
Примерно в то же время я стала заходить в церковь. Вернее, в церкви. Я тогда любила бесцельно бродить по городу и гуляла в основном в центре города; выбирала места красивые и пустынные. А так как я несколько лет занималась в кружке, где мы изучали историю и культуру города, я как-то привыкла и мне очень нравилось изучать и рассматривать архитектуру, всякие памятники и тому подобное. Мне очень нравились храмы. Они были очень разные по стилю и виду и очень меня привлекали. Я любила смотреть, как их реставрируют и ремонтируют. Так я ходила и смотрела, а иногда заходила внутрь.
Вообще церковная жизнь меня напрягала. С одной стороны я верила в Бога и знала, что верующим и крещеным людям надо ходить в церковь. С другой стороны, в церкви не было ничего интересного для меня, я там ничего не понимала и чувствовала себя неуютно, была там чужой. Мой отец в то время воцерковился, и под его влиянием мы с сестрой стали ходить на службы, правда редко, на Рождество и на Пасху. Я иногда заходила на вечерние службы. Так прошло два года, и после празднования Пасхи я почувствовала, что хочу на службу. Мы с сестрой стали ходить на службу по воскресеньям, я даже два раза исповедовалась и причащалась. Так прошло несколько месяцев. Все это давалось мне невероятными усилиями. Служба длилась часа три–три с половиной, я ничего не понимала и уставала страшно. В конце концов, я больше не смогла этого выносить и перестала ходить. Как-то на работе я упомянула об этом в разговоре, это было в июне. А в сентябре моя коллега на работе как-то спросила меня, знаю ли я, что такое оглашение. Я не знала. Она мне ничего рассказывать не стала, предложила пойти на открытую встречу. Так как я вообще люблю ходить на разные встречи, я пошла. Это была вторая открытая встреча. А речь на ней шла о Любви, о Церкви и о том, что Церковь нужна человеку именно для того, чтобы узнать Любовь и научиться этой Любви. Я была потрясена. Я услышала то, что занимало все мои мысли, то, что было для меня самым важным. И я пришла на следующую встречу. Так и начался мой новый путь к Богу и в Церковь.
Н. Л.(А.)
Странное, чудесное ощущение пути
Мой путь начался именно с ощущения пути, вдруг появившегося у меня в 18 лет. Хотя, оглядываясь на все эти события уже теперь, я понимаю, что никакого «переворота» не было бы без предшествующего ему года — года после окончания школы, когда я полдня работала лаборанткой в одной из таллинских школ, а вторые полдня просиживала в публичной библиотеке, готовясь к поступлению в университет. Именно тогда я, уже не просто играя в рифмы, как в детстве, начала писать стихи, и жизнь слегка осветилась смыслом. Именно тогда у меня впервые появился настоящий Друг (вернее, подруга, но подруга с большой буквы почему-то не звучит). Однако главное ощущение этого года — тяжесть, трудность, одиночество (почти преднамеренное) и ожидание. Я мечтала уехать из привычного города, привычного мира, начать какую-то новую жизнь.
И вот в 18 лет я уехала поступать в МГУ, на филологический факультет. Я сразу полюбила эту, еще только «пред-студенческую» жизнь — двадцатидвухэтажное общежитие, гуманитарный корпус МГУ, новых друзей. И вот — крах! Я недобрала одного балла. После этой «новой» жизни возвращаться к старому казалось немыслимым. С максимализмом восемнадцатилетнего подростка я говорила себе, что дома я уже просто не выживу, что у меня не хватит сил на еще один такой же «тяжелый» год. Было ощущение тупика.
И вдруг — появился свет. Неожиданно и беспричинно. Возникло странное, чудесное ощущение пути (с тех пор больше всего на свете я боялась и боюсь потерять именно его, это ощущение, неожиданно подаренное мне тогда). Я ощутила (именно ощутила, осознание началось гораздо позже), что у меня есть свой путь, что я иду по нему, а значит, — все хорошо. Неотделимо от этого пути было чувство руки, ведущей меня, — не тянущей, не толкающей, но просто помогающей идти по этому пути. Так любящий отец помогает своему ребенку учиться ходить. Я еще боялась вымолвить слово «Бог», но с тех пор уже никогда не называла себя неверующим человеком.
Путь несовместим с тупиком, и тупик рассеялся. Мои «страшные» проблемы разрешились почти сами собой. Кто-то посоветовал мне взять в приемной комиссии МГУ листок с оценками и приехать с ним в наш тартусский университет. Но в Тарту, к моему удивлению, мне сказали, что мест на филологическом факультете у них уже не осталось, но зато есть одно свободное место — по направлению «от республики» в МГУ, на философский факультет. Чтобы попасть в снова забрезжившую передо мной Москву, нужно было досдать один экзамен — историю, — которая не входила в московскую программу и к которой я прежде не готовилась. После бессонной ночи и дрожи в коленях (времени хватило только на то, чтобы выучить где-то треть необходимого материала, а то и того меньше) — победа! Экзамен сдан, и я еду-таки в Москву.
Так началось долгожданное студенчество. Лекции, споры до утра «о самом главном», друзья, книги, театр. Оказалось, что философия — это тоже нечто интересное. Но главное, что помешало мне перевестись на филологический факультет, это то, что на философском оказалась кафедра истории и теории мировой культуры. Лекции С.С. Аверинцева, В.В. Иванова, О.А. Седаковой, ставшей моим научным руководителем, М.Л. Гаспарова, А.Я. Гуревича и т.п. Это был целый огромный мир. При этом меня не оставляло уже обретенное ощущение пути. Я знала, двигаюсь ли я вперед или топчусь на месте. То, что, как потом оказалось, христиане называют словом «грех», я всегда называла для себя «ошибкой». Совершение «ошибки» (иногда даже только попытка ее совершить), мешало двигаться по пути, сбивало в сторону, и после этого приходилось прикладывать значительные душевные усилия, чтобы выбраться из «придорожной канавы», в которую ты упал, и снова стать на путь. Было все то же ощущение руки, но лица у моего Бога еще не было. Среди тем моих стихов в то время были: путь к Богу и поиск Бога.
Я много читала, особенно интересовалась мистикой, любой: и христианской, и восточной. Библия стояла в одном ряду с Упанишадами, Махабхаратой и Дао-дэ-Цзин. Христианство импонировало больше, но все-таки мой безымянный Бог не совпадал всецело с Христом — мне казалось, что такое совпадение лишь ограничит этого таинственного и доброго Бога, который выше каких бы то ни было определений. О Нем нельзя было говорить, но и жить без Него уже нельзя было.
Что касается Церкви, позиция моя в то время была четко антицерковная. Довод: зачем идти куда-то стадом? Ведь это мой путь, и лично мне даются знаки, помогающие по нему идти, — при чем же здесь другие? Однако уже тогда существовали две ниточки, связывающие меня с Православной церковью, и, как ни странно, я уже тогда осознавала их важность и не хотела их потерять. Это были двое людей — одна моя подруга, прошедшая оглашение, с которой я часто спорила, отстаивая свою нецерковность и с интересом выслушивая ее контраргументы, и Ольга Александровна Седакова — мой научный руководитель, большой поэт и интереснейший человек. Она меня никогда и ни в чем не убеждала, но ее спокойная вера и неподдельная церковность были хорошим противоядием против многих моих метаний и увлечений.
Тема моего диплома была «Религиозные искания Бориса Поплавского в контексте культуры русского зарубежья». Вслед за этим малоизвестным поэтом я пыталась в своем опыте соединить православную и католическую мистику, элементы индуизма, буддизма и даосизма. Однако, как и у него, получалась лишь жуткая каша. То, что было хорошо и имело смысл по отдельности, тускнело при попытке смешения. Однако идея религиозного синтеза соблазняла меня еще довольно долго.
По окончании университета я получила стипендию во Францию, в которой провела год. Знакомство с Европой не могло пройти бесследно. Я восхищалась красотой готических соборов и католической службы, одновременно понимая, что это не мое (именно как не мое мне это и нравилось). В многонациональной студенческой среде я познакомилась с «настоящими», а не новообратившимися на волне увлечения Востоком буддистами и мусульманами. Так пришло осознание, что сидеть на двух стульях неудобно, что религиозный синтез — миф, и что придется выбирать. Вернувшись в Россию, я стала больше интересоваться Православием, в которое меня крестили еще в детстве. Делала попытки «захаживать» в храм, но это обычно кончалось поставленной свечкой, «отстаиванием» кусочка службы и злобным шипением бабушек. В храме я была не у себя.
Приход мой в Церковь был так же неожиданен, как и обретение пути. Это было таким же незаслуженным подарком, божественным даром, который оставалось только с благодарностью принять. Все началось с имени — Андрей Рублев. Это имя «явилось» мне где-то три года назад, в начале Великого поста, явилось как тема, но такая, которая все вдруг озаряет собой. Я сразу поняла, что я что-то напишу на эту тему — скорее всего, цикл стихов. Но почему-то сразу все оказалось овеянным атмосферой чуда. Я приходила в университетскую библиотеку, и недовольная библиотекарша, посмотрев на список заказанных мною книг, говорила: «Девушка, такие книги обычно разбирают еще в сентябре. Я, конечно, пойду посмотрю, но вряд ли хоть что-нибудь есть». Через несколько минут недоуменная библиотекарша приносила мне все заказанные книги, все до одной. В переполненном зале Ленинской библиотеки обычно были заняты все столы. Но как только я входила со своей кипой книг, кто-нибудь тут же вставал и уступал мне место со словами: «Садитесь. Я как раз собирался уходить». Читая о работе иконописца и понимая, зачем во время этой работы ему необходим пост, мне как-то легко и естественно было поститься во время моей работы. Это помогало отвлечься от постороннего и сосредоточить все силы на одном. Мои друзья, заметившие резкую перемену во мне, удивлялись и говорили: «Что с тобой? У тебя такой вид, как будто ты сидишь где-то на облаках и оттуда на нас ласково смотришь». В первую же неделю Великого поста, в воскресенье, на праздник Торжества Православия, я причастилась в Андрониковом монастыре, в котором жил когда-то Андрей Рублев. В этом храме я, всегда прежде чувствовавшая себя в храме чужой, вдруг впервые почувствовала себя дома. Люди были приветливы и внимательны. Если я уставала, мне предлагали сесть, если, почувствовав приступ удушья, выходила на воздух, тут же кто-то спрашивал, не нужен ли мне валидол. Исповедовавший и причащавший меня священник сказал: «Это же чудо, что Господь привел вас в Церковь». Именно как чудо воспринимала это и я. Молитва, Причастие, Церковь перестали быть непонятными фикциями и стали чем-то живым и необходимым, как хлеб. Мой Бог из абстракции превратился в Живого Бога. В Великий четверг я закончила свой цикл стихов «Андрей Рублев». Потом была скорбная Пятница и искренняя молитва. И первая моя «настоящая» Пасха. И такая радость!
С тех пор мой путь уже неразрывно связан с Церковью. Но оказалось, что надо еще уяснить свое место внутри нее. Оказалось, что мне катастрофически не хватает самых элементарных знаний. Стало ясно, что вслед за опытом сердца еще должен прийти опыт разума, что-то, что чувствуешь как свое и родное, еще нужно осмыслить и понять; что без этого уже нельзя идти дальше по пути. Тогда я попала в Швейцарию, в группу православных студентов, приглашенных на месяц Патриком де Лобье. В их числе было двое ребят из Свято-Филаретовской школы. Мне опять давался подарок. Оставалось только его принять. Я пошла на оглашение в группу причащающихся.
