Церковь — способ существования, сильный победить смерть
Богословие и философия
21 мин.
В наши дни в слове "православие" часто в большей или меньшей степени слышатся негативные смысловые оттенки. Не без основания оно связывается с абсолютной приверженностью букве учения и, в конечном счете, с идеологическим фанатизмом, не допускающим никаких изменений, никакого совершенствования, и тем самым никакого продвижения по отношению к исходной мысли и учению.
В моих глазах такое понимание православия представляет собой один из видов идолопоклонства: кумиры создаются из положений учения, исходно бесспорно ценных; но идолов можно сделать из всего, даже из вещей положительных... Более того, подобное понимание православия (в духовной жизни, но не только в ней) представляет собой не просто идеологизацию, одновременно это — способ психологической защиты для тех, кто нуждается в авторитете. Зачем нам нужен авторитет? — Он призван поддерживать нас, когда мы не желаем брать на себя риск достижения личной зрелости. И очень часто атрибуты православия служат прикрытием, они позволяют избежать опасности, отказаться от риска, не брать ответственности за свободу выбора, т.е. не стремиться к истинной зрелости, к зрелости личности.
На языке экклезиологии мы говорим о православии, как правило, по отношению к ереси. Но если придавать православию смысл хорошо оформленной, хорошо определенной идеологии, в которой уже больше нечего создавать и которую осталось только сохранять, не делая ни шагу за ее рамки и не рождая новых, по отношению к исходной букве, определений, то ведь и ересь также представляет собой какую-то идеологию, но другую, которая нарушает свод положений господствующего учения. Таким образом, дилемма "православие—ересь" не становится ли чисто идеологической? Плодом же идеологии всегда становится фанатизм!
Что есть фанатизм? Фанатизм — это позиция, обусловленная нашей естественной потребностью укрепить собственный эгоизм: мы становимся фанатиками, когда оказываемся замкнутыми в рамки наших собственных убеждений, наших собственных незыблемых истин и отвергаем риск отношений, риск опыта присутствия другого, истины другого. И тогда очень трудно, не поднимаясь над уровнем идеологии, определить, что есть православие. На глубине эта чисто идеологическая перспектива совпадает с отказом от самой сущности веры.
Верить — значит доверятьПодзаголовки в тексте сделаны редакцией SОР.
Я хотел бы начать определение веры именно с этого ее значения, так как это — обязательная предпосылка правильного понимания истинного содержания православия. В настоящее время у меня складывается впечатление, что слово "вера" мы понимаем как убеждение или убеждения: быть верующим — значит почти то же самое, что быть, как я уже сказал, приверженным идеологии, быть приверженным учению, иметь определенные убеждения, более или менее интеллектуальные. Однако в своем первом значении слово "вера" (по-гречески — p…stij) означает доверие. Это первое значение, к счастью, не исчезло: слово "вера" еще хранит свой смысл, в частности, в коммерческой области, где оно означает кредит.
В опыте Церкви вера всегда осмысляется как доверие, а доверие всегда предполагает личностное отношение. Мы не можем доверять кому-то, кого мы мало знаем: надо узнать этого кого-то, идти вперед, строить отношения с ним; чтобы доверять кому-то, необходимо его любить. Если есть доверие, то возможно не только вместить присутствие другого, его характер, его идеи; главное — это возможность доверия тому, о чем он свидетельствует, т.е. доверия его опыту.
В Церкви мы приходим к вере через наше доверие Богу. Речь идет не о психологическом феномене, не об интеллектуальном опыте, но о доверии чему-то конкретному, историческому, потому что все в Церкви, все стороны нашей церковной жизни носят характер очень конкретного исторического реализма. Все начинается с опыта первой церковной общины, жившей со Христом. Пролог Первого послания Иоанна в этом отношении очень показателен. В нем Иоанн подчеркивает, что передает то, что он и другие апостолы видели, слышали, осязали, о Слове жизни
, т.е. сообщает нам о конкретном и реальном опыте.
Живя в Церкви, мы призваны принять участие в этом опыте. Наше знание Бога идет не от книжного знания, не от знания, происходящего от размышлений. Чтобы достичь познания Бога, надо поддерживать и развивать отношения с Ним. Мы познаем Бога не как понятие и не через логические построения. Речь о другом: надо познать Бога в непосредственных взаимоотношениях, и именно этого нам следует искать.
Церковь предлагает нам свой опыт и свою практику именно для того, чтобы мы поддерживали и развивали наши личные взаимоотношения с Богом. Часто эти опыт и практика поначалу кажутся нам недостаточно действенными. Например, нам предлагается соблюдать пост, использовать церковные молитвы, избегая так называемых "спонтанных" молитв, т.е. всякого индивидуализма, или участвовать в богослужении и т.п... Все это представляет собой практику, дающую нам возможность поддерживать и развивать личные взаимоотношения.
Почему же Церковь призывает нас к этой вере, которая есть доверие, и к этому доверию, которое есть отношение? Потому что Церковь благовествует, возвещает новую жизнь. Т.е. иную жизнь, нежели та, которая нам известна по нашему существованию, жизнь, которая преодолевает границы времени, пространства, тления и смерти. И я настаиваю на этом, потому что иногда складывается впечатление, что люди, приходящие в Церковь, делают это в поисках удовлетворения собственного индивидуализма.
В своей обыденной жизни мы привыкли к известному комфорту, мы заняты профессионально, мы поддерживаем дружеские связи, но мы испытываем потребность в чем-то еще, что удовлетворило бы наш метафизический интерес. Ради удовлетворения этой потребности мы можем выбрать себе Церковь, религию, духовную традицию, но при этом по-прежнему остаться в индивидуалистической самодостаточности, в конечном счете в эгоцентризме. Это выбор смерти; это способ существования (образ жизни), неизбежный конец которого — смерть. Евангелие зовет нас не в какую-то иную религию, в лучшую религию, в лучшую духовность, но к способу существования (образу жизни), дающему силу победить смерть, к созиданию истинной жизни.
Хождение Петра по водам
Как это возможно? В Евангелии мы находим множество примеров, но я хотел бы в качестве образца предложить вам только один — тот, который определяет эту реальность жизни как отношения.
Ученики Христа ночью оказываются в лодке на Тивериадском озере во время бури. Лодка в опасности, но в этот момент ученики неожиданно замечают Христа, идущего по водам. После минуты встревоженности ученики узнают Христа, и Петр говорит Иисусу: Господи, если это Ты, повели мне прийти к Тебе по воде
. Христос говорит ему: Иди...
Этот призыв, это иди
есть зов Бога, обращенный ко всем людям. Этот зов призывает нас из небытия в бытие, по слову апостола Павла.
Что значит этот призыв? Он значит: ты можешь идти ко Мне не силами твоей тварной человеческой природы, но следуя иному способу существования — существованию в отношении (общении). Петр услышал призыв, вышел из лодки и двинулся по морю. Петр, естественная тварная человеческая индивидуальность, в этот момент начинает жить не по своей тварной природе. Он живет в отношении, и это значит, что именно в эту самую минуту Петр черпает свое существование не из своей природы, но из своих отношений с Богом, со Христом. Однако увидев вокруг себя это бурное море, он возвращается к естественному способу существования, и доверие начинает ему изменять. В этот момент Христос протягивает ему руку и вытаскивает его к Себе.
Мне кажется, что это очень наглядный образ, который нам точно указывает, к какой именно жизни призывает нас Церковь. Она не имеет никакого отношения к идеологии, к "духовности", т.е. к некоторому "благочестию", которое в конечном счете питает наше самоутверждение в духовном индивидуализме. Эта жизнь имеет иной пафос, иную позицию: она означает полную самоотдачу, жизнь, существование из-за другого, ради другого, принятие жизни как следствия (функции) отношения (общения).
Я мог бы привести еще один хорошо известный пример, чтобы показать, как Церковь и Евангелие призывают нас к тому способу существования, который преодолевает индивидуализм. Нам, существам тварным, очень трудно по-настоящему вместить эту возможность жить, преодолевая индивидуализм. Вот почему искушение морализма, искушение оправдания нашего эго заявляет о себе в истории Церкви на каждом шагу. С этим искушением встречаешься и в сердцевине нашей повседневной жизни; оно лежит в основе нашего менталитета (нашей психологии). Очень трудно прийти к свободе, прийти к тому, чтобы просто не действовать ради "cотте il faut”“Как должно” (фр.), чтобы быть приверженным только вере, нормам,предназначение которых — указывать путь к жизни.
Фарисей и мытарь
Второй пример, который я хочу здесь привести, — это притча о мытаре и фарисее. Я не знаю, всегда ли мы улавливаем ее смысл. У нас складывается впечатление, что фарисей — это грешник. Но это совсем не так. Он — человек добродетельный, человек неординарных нравственных качеств, абсолютно верный Закону, очень последовательный во всем, что касается его религиозных обязанностей, посещающий Храм, дающий деньги нищим... И однако ему не войти в Царство.
Почему? Как раз потому, что фарисей не имеет нужды в Боге, он наполнен самим собой, вполне удовлетворен своими добродетелями, своими нравственными качествами... У него нет потребности в общении, он "обладает" самим Богом: да, он именно обладает Богом в силу своей собственной верности. Напротив, мытарю нечего отдать, нечего предложить Богу: он — настоящий грешник, человек падший. У него нет возможности хоть как-то обосновать свою уверенность, и его последняя надежда — Бог! Мытарь в молитве весь обращен к Богу, испрашивая Его милости.
Один из отцов церкви, прп. Исаак Сирин, говорит нам довольно парадоксальную вещь, которую стоит знать: "Нет ничего более сильного, чем отчаяние". Надо по-настоящему пройти через отчаяние, чтобы достичь общения с Богом. Что это значит? Это значит, что нужно отчаяться во всем: в наших нравственных качествах, в наших добродетелях, в нашей церковной организации, даже если она вполне крепка и сильна, в нашем учении, в нашей действительно убедительной идеологии; во всем этом надо разочароваться! Надо по-настоящему пройти через смерть... и в этой ситуации смерти, полного отчаяния у нас остается только одна Личность: Христос. И если обратиться к Нему, встретишь либо Его, либо ничего. С этого момента начинается иной способ существования: возможность ходить по водам…
Реальность, а не учение
Как достичь такого понимания? Мы "испорчены" интеллектуализмом, и нам очень трудно увидеть, что Церковь стремится предложить нам все это как реальность, а не просто как учение. Эта реальность есть жизнь как личностное отношение, а не как естественный индивидуализм.
Церковь являет нам эту реальность как факт, факт исторического присутствия Христа. Мы говорим, что Христос есть Воплощение Бога в истории и на земле. Первые апостолы имели опыт видения Его, опыт, превосходящий рамки тварной и смертной природы. Они прикоснулись к этому Присутствию, которое не было явлением всемогущества, но выражалось в предельной слабости и смирении. Христос был Тем, Кто свидетельствовал об Отце, другими словами, Он жил не для Себя Самого, но был Сыном Божьим. У Него не было индивидуального существования, если рискнуть употребить подобное выражение, но Его присутствие в истории как индивида указывало на присутствие Отца, было свидетельством о существовании и о присутствии Отца.
И Сам Отец тоже представляет для Церкви исторический опыт, ибо Он входит в историю через Свой голос и через Свое присутствие в свете Фавора. И Отец тоже некоторым образом скрывает Себя, чтобы явить, чтобы показать присутствие Своего Сына: Сей есть Сын мой Возлюбленный
. И Святой Дух тоже скрывает Себя, чтобы свидетельствовать об Отце через Слово воплощенное. Само Воплощение есть осуществление (повторение, рекапитуляция) и в то же время явление способа существования Бога, троического способа существования, означающего отношение (общение) любви.
Во всех религиях и во всех метафизических системах есть логически необходимая идея высшего существа как первопричины бытия и т.д. Но в церковном опыте нет высшего существа, но есть общение Лиц, присутствие трех Лиц, которые сообщают <друг другу> (разделяют единую) жизнь, которая существует в общении. Вот почему мы встречаем в Библии только одно определение Бога: Бог есть Любовь. Библия не говорит нам, что Любовь есть одно из нравственных качеств Бога, некая добродетель, некое свойство Бога. Она нас учит, что Любовь есть способ существования Бога: Бог существует, потому что Он есть Любовь, и Его существование есть само действие Любви.
Посредством этих формулировок Церковь ответила на проблематику древнегреческой философии, искавшей источник, первопричину бытия и вменявшей себе в обязанность уяснить логическую, интеллектуальную необходимость, которая предшествует самому существованию Бога <...>. Бог "обязан" по своей природе быть тем, кто Он есть; до Бога есть необходимость, обязывающая Бога быть тем, кто Он есть.
Приобщение к способу существования Христа
Эта проблема была вполне ясна для отцов церкви, особенно для каппадокийцев в IV в. Пытаясь дать на нее ответ, они говорили о "монархии" Отца, т.е. лицо Отца они рассматривали как источник троической жизни. Они говорят нам, что Отец — это лицо, личная ипостась, свободная от всякой обусловленности: это лицо означает существование, не знающее никаких границ, никаких условий. Бог определяет Свое существование из своей собственной свободы, из своей собственной воли.
Так мы приближаемся к определению реальности лица: Библия сообщает нам следующий опыт: Отец называется "Отцом", реализуя и "ипостазируя" Свое существование — как мы выражаем это на богословском языке — через рождение Сына и исхождение Святого Духа.
Эти формулировки не есть некие абстрактные теоретические положения: они суть способ разъяснить, как и почему в начале всякого существования лежит личная свобода Бога. Через эту абсолютную свободу Бог реализует Свое существование, и Он реализует ее как любовь. Как говорит прп. Максим Исповедник: "По любви и вне времени Отец рождает Сына и низводит Святого Духа".
Таким образом, наш Бог есть жизнь, реализуемая как отношение любви. Без этого богословского основания, как мне представляется, мы не в состоянии понять Церковь. Церковь — это не религия, не школа духовности, но место, куда мы призваны, чтобы преобразовать наше существование в существование как отношение. Мы званы на трапезу, и эта трапеза есть способ осуществлять жизнь как общение.
Даже наша биологическая жизнь предполагает (при)общение. Мы не можем жить без того, чтобы принимать пищу, т.е. без общения с материальной реальностью мира, без приобщения другим. Однако есть некое искажение, превращающее это общение в желание всем обладать для самих себя: пища, другие — всё должно быть подчинено нашему желанию. Церковь предлагает нам изменить способ нашего существования: надо отдавать жизнь, и это станет приобщенностью к способу существования Христа, причастием Его Телу и Крови.
Конечно, все это только формула, и эта формула может быть удобна. Но чтобы достичь причастности, достичь самой реальности, надо на деле последовать той практике, которую нам предлагает Церковь и которая постепенно приведет нас к тому опыту, который есть святое общение (причастие). Это не автономный и автономизируемый факт нашей жизни, но исполнение всей нашей жизни, становящейся целиком, истинно церковной.
Если мы теперь, двигаясь по этому пути, подойдем к реальности Православия, т.е. к самой истине Евангелия и Церкви, то у нас будет ответ на основополагающий вопрос, встающий перед каждым человеком. Это вопрос о смерти. И даст нам этот ответ само слово "Евангелие" — “Благая Весть”. Оно возвещает нам возможность преодолеть смерть, это уничтожение нашей жизни, этот угрожающий нам мрак небытия... Отнюдь не случайно всё, в чем выражает себя Православие — литургические песнопения, молитвы и столь же часто тексты отцов, — напоминает об этом ответе Церкви на факт смерти. Если попытаться сформулировать этот ответ Церкви, я сказал бы, что смерть представляет собой реальность природы. У св. Анастасия Синаита есть одно очень характерное высказывание. Он говорит: "Со смертию все умирает", т.е. умирает все наше естество: наша мысль, все наши психические и телесные энергии... Прекращается все! Нет ни памяти, — говорит св. Анастасий, — ни мысли, ни чувства — ничего; все это принадлежит нашей природе. Остается только то, что мы называем "ипостасью".
Предвкушение истинной жизни
Но что такое эта ипостась? Мы не можем дать ей определения, мы можем только сказать, что речь идет о нашей экзистенциальной реальности (реальности нашего существования), происходящей от призыва Божия. Не случайно даже в языке современного психоанализа смысл понятия "субъект" остается неопределенным. Мы суть ипостаси, т.е. мы представляем собой существование, экзистенциальную реальность, потому что Бог призвал нас к существованию. Но мы суть ипостаси в той мере, в какой мы способны "ипостазировать" экзистенциальные возможности тварной природы. Когда эта природа умирает, то что остается? Что в этом случае ипостазирует наша ипостась?
Св. Григорий Палама говорит нам, что после смерти наша ипостась будет ипостазировать наше существование через энергии божественной природы, через энергии Святого Духа. Вот почему на языке православия мы говорим об обожении человека. <...> И поэтому мы называем Святого Духа, Утешителя, "Царем Небесным" и "Жизни Подателем" и обращаемся к Нему: "Приди в нас!"
Что это значит? Что это? Сентиментализм? Совсем нет. Это предвкушение того, чем мы будем жить после смерти, когда Утешитель станет нашей "природой”, и, если можно так сказать, когда Святой Дух станет нашим способом существования. И так со всеми, с каждым, наверняка.
Вы, безусловно, слышали что-то по поводу того толкования, которое нам предлагает прп. Максим Исповедник. Он говорит: "Все в мире после смерти соединится с Богом и с божественными энергиями. Но для тех, кто возгревал в себе приобщенность к Богу, т.е. для тех, кто готов приобщиться к существованию и к жизни Самого Бога, это соединение с энергиями Святого Духа будет раем. Для тех же, кто не умеет любить, это единство с Богом будет пыткой; это, действительно, будет ад".
Это коренным образом меняет представление о вечной жизни и представление о Боге! Это означает, что рай и ад не зависят от некоей божественной справедливости, и не Бог наказывает грешников. В действительности все зависит от способности или неспособности человека реально приобщиться к существованию и жизни Бога. Бог отдает Себя всем, каждому. Он будет со всеми, но это единство будет реализовывать разные модусы существования: рай и ад. Достоевский говорил, что "ад — это мучение от неспособности любить". То же самое говорил св. Исаак Сирин.
Я думаю, что через все эти размышления мы можем, отнюдь не на интеллектуальном уровне, определить точку отсчета, которая, возможно, однажды позволит нам прийти к пониманию того, что есть Православие. Православие, повторяю, — это не идеология, не некая “объективная реальность”, но нечто, что надо открыть. И мы призваны к тому, чтобы открыть это Православие, т.е. жизнь, истинную жизнь, жизнь, не знающую границ времени, пространства, тления и смерти.
Тогда, и только тогда мы будем достойными членами Церкви. Не тогда, когда Церковь представляет для нас форму благочестия, укрепляющую наш индивидуализм, наш эгоизм или когда она становится для нас возможностью утвердить наши идеологические положения или убеждения; это было бы изменой <Церкви>. Все это можно найти где-нибудь в другом месте. То, что Церковь предлагает нам в своем благовестии, Евангелие, которое предлагает нам Церковь, есть вкус, опыт истинной жизни, жизни как любви, жизни, которая не знает смерти.
Пер. с фр. канд. филол. наук Алексея КостроминаПеревод выполнен по: Christos Yannaras. L`Eglise, un mode d`existance qui peut vaincre la mort // SOP. № 169. Juin 1992.
