Фрагменты о церковной жизни
Духовные размышления
15 мин.
I.
Я никогда не забываю о тех, кто своими страданиями помог нам понять то, что было непонятно полвека назадДо Октября 1917 г.. Они помогли осознать грехи и в какой-то мере обелили нас и помогли нам возродить в себе дух веры Христовой. Многие этого не понимают, а между тем они, страдальцы, и мы — нераздельное целое. Только разными путями проходила наша жизнь. Страдания наши общие, но те в страданиях и закончили свою жизнь, а мы еще продолжаем свой жизненный путь. К сожалению, большинство продолжает идти теми же путями, которыми шли раньше и которые привели церковь к разорению. Но те, кто страданиями своими омывал эти грехи, и чьи кости рассеяны по дальним просторам нашего далекого Севера, те завещали нам начать новую жизнь, и не только завещали, но и путь приоткрыли нам. И те, кто забыл о них и часто превозносится над ними, ничему не научились и совершенно непригодны к тому, чтобы достойно созидать жизнь Церкви во Христе. И удивляет то, что эти люди считаются пригодными для управления церковной жизнью в нашу новую историческую эпоху.
Когда задаешь себе вопрос, как же это могло случиться, что в лице тех, кто определяет нашу жизнь, видится, ощущается все то порочное, что оторвало церковных людей от евангельского пути, то ответа не находишь. Новая эпоха требует новых людей. Этого же требуют те страдания, которые перенес русский народ при рождении новой жизни. К этому же взывают и кости бесчисленных страдальцев, которые своими страданиями омывали грехи людей и прошлых веков и нашей жизни, и которые своими страданиями предуказывали нам путь новой жизни во Христе.
Нельзя созидать новую жизнь Церкви, нельзя приблизиться ко Христу без растворения в своем сердце памяти об этих страдальцах. А между тем, мы видим перед собою людей, которые не только потеряли всякую память об этих людях, но живут и владычествуют над церковными людьми так, как будто наше время — не время становления нового мира, а время императора Николая I. Оставим этих людей. Пусть ублажаются тем, чем достойные люди не могут ублажать себя. Люди нового мира, глубоко любящие Христа, глубоко ощущают в себе корни жизни во Христе, начиная с апостольских времен, во все века падения церкви, и особенно в годы, когда Суд Божий совершился над теми, кто именем Его творил неправду жизни.
Почему именно память об этих людях нам очень дорога? Конечно, не потому, что они воплощали в себе, во всяком случае в большинстве своем, то духовное оскудение, которое определяло их жизнь, а потому, что они и свое оскудение, и наше, и наших отцов и праотцов омывали своими тяжкими страданиями. Мы не можем о них забыть. И чем больше мы преисполняемся желания быть со Христом в этой новой жизни и Его любовью приносить людям все самое благое, тем священнее память для нас тех страдальцев, без которых мы едва ли способны были понять свое существование в новой и, в то же время, вечно старой жизни…
Вот поэтому-то так чужды те, кто стоит у кормила церковного управления, ничему не научившись и ничего не познав, и поэтому такое страдание они на своем посту вызывают у всех, любящих Христа и Его святую Церковь.
Как это случилось? «Пути Божии неисповедимы». Неисповедимы они в плане Божием, а в плане человеческом они вполне понятны. Продолжать путь страдальцев, отдавших жизнь за наши общие грехи, означает иметь с ними непрестанную связь; и каждый шаг в устроении жизни во Христе, как отдельного человека, так и всех, должен быть в полном созвучии с ними. Ведь мы же не только не лучше их, а хуже. Они принесли жертву искупления. Так разве можно эту жертву попирать тем же отступничеством от Христа, которое было и есть в жизни нашей церкви?
Видимо — можно, если мы безнаказанно это делаем! Но безнаказанно ли? Не зреет ли гнев Божий в нашей жизни? Он не может не зреть. И зреет он незаметно, непостижимо для людей, забывших правду Божию.
Идет второе пятидесятилетие, но где же образ христианина?
Покажите его, мы все побежим за ним. Его не видно. Но он есть. Он дышит, и имеющий ухо слышать слышит его. Только он завален тушами людей, ослепленных житейскими страстями. Так стоит ли удивляться тому, что имя христианина чуждо людям нашего мира? И если эти люди и упомянут его, то только чтобы обесславить и унизить его. А между тем краше имени христианина никакого другого имени на всем Божьем свете не существует. Только где оно? Какая жажда нестерпимая, неутолимая мучит алчущую душу человека. Господи, отзовись. Душа иссыхает…
И Он отзовется, если только любящие Его благодушно, терпеливо будут нести унижение людей, не знающих или забывших Христа.
Любить Христа и нести унижение за эту любовь — есть путь жизни во Христе. Этот путь роднит нас с теми, кто своими страданиями облегчил нам иго жизни во Христе, хотя многие из них и не сознавали смысла своих страданий.
Этот путь раскрывает для нас благодатную тайну жизни Святой Церкви и укрепляет дух любви и верности ей. Невзирая на то, что дух злобы сокрушает нас и оскверняет наше внешнее церковное единение, подлинная жизнь Святой Церкви как Тела Христова, как Совершенной Любви будет неизменно созидаться в нас. Только бы нам не ослабеть на своем жизненном пути от тех испытаний, которые иногда посещают нас.
Вот эта таинственная жизнь в Церкви Христа даст нам возможность наполнять соты нашей души божественным нектаром, подобно тому как пчелы непрестанным трудом наполняют свои соты медом — совершенным созданием Божьим, просвещающим мрачную жизнь человека на земле. И по мере наполнения сот нашей души божественным бальзамом благодатного Духа, наша жизнь, не только внутренняя, но и внешняя, будет чудесно преображаться. Все темное, мрачное, ненавистническое не будет иметь силы над нами. Мы будем как дети и детскою любовью проникнем в радость священных слов: все люди — братья. И вся земля будет нам как дом родной. И когда мы увидим в себе или в других людях, сколько бы их ни было, искажение Правды Божией, то страдая от оскудения ее и прилагая все силы к тому, чтобы Правда Божия была восстановлена, мы все-таки брата, затемненного неправдой жизни, ненавидеть не будем и, Бог даст, в такие темные минуты нашей жизни и нам окажут снисхождение.
II.
Через церковь старались утвердить империю царскую. Даже атеисты стремятся использовать церковь для достижения своих целей. Но кто бы ни был в управлении народом, о самой церкви никто не думал. Если было нужно государственной власти, то она ее возвышала. А если это возвышение ей было вредно, то она ее унижала.
Солженицын пишет в так называемом «Великопостном письме Патриарху Пимену»: «Церковь, диктаторски руководимая атеистами, — зрелище невиданное за ДВА ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ». Слова громкие, а правды в них нет. В том, что в наше время церковью руководят атеисты, сомневаться нет никакого основания. Действительно, это так. Но где он видит этих атеистов? Он видит их в государственной власти. Что гражданская власть атеистична, в этом нет никакого сомнения. И, кстати, это совсем не плохо для христианской церкви. И то, что гражданская власть в известной степени участвует в руководстве церковной жизнью — это тоже очевидно. А как же иначе? Церковь — общественная организация, и гражданская власть не может безразлично относиться к тем, кто осуществляет руководство церковью.
А разве «два тысячелетия» гражданская власть была безразлична к жизни церкви? Может быть, Солженицын считает, что обер-прокуроры Святейшего Синода — «царевы очи» — были все верующие люди? Разве ему неизвестно, что большинство из них были явные атеисты? Или же они были такими верующими, что обер-прокуроры из атеистов были лучше этих верующих людей. Вспомнил бы он хотя бы уж такого стопроцентного, можно сказать, верующего, как обер-прокурор Победоносцев. Если он об этом вспомнил бы, то не мог бы написать, что атеисты гражданской власти нашего времени — «зрелище, невиданное за два тысячелетия». А я бы посоветовал ему написать, что атеисты гражданской власти нашего времени — ангелы по сравнению с атеистами того времени. Наши хоть открыто говорят о том, что они атеисты и что они ведут борьбу с людьми, как они выражаются, еще не изжившими старые религиозные предрассудки. А атеисты, которым было вверено руководство церковью в то время, носили маску защитников церкви, а по существу были вредителями церкви. Но разве не лучше атеисты открытые, нежели прикрытые? Но внушать это Солженицыну я не собираюсь, потому что он едва ли это поймет.
Но все-таки Солженицын прав. Действительно, церковной жизнью руководят атеисты, только они скрыты в рясах, в драгоценных митрах и прочих регалиях. Конечно, не все. Но заправилы безусловно этой породы. Гражданская власть не очень поощряет проникновение в церковную иерархию людей, враждебных современной жизни. Но разве во внутреннюю духовную жизнь церкви она вмешивается? Разве гражданская власть препятствует верующим, и прежде всего церковной иерархии, воплощать евангельские заветы правды и любви? Может быть, Солженицын считает необходимым, чтобы гражданская власть назначила в церковь комиссара для обучения нас, служителей церкви, как нам следует выполнять свое служение, чтобы быть ближе ко Христу? Но у гражданской власти и без нас слишком много всяких забот. Да и комиссара-то найти, соответствующего необходимости, пожалуй, для нее — дело непосильное. Гораздо проще для нее найти «Смердякова», и не где-нибудь, а среди нашего церковного брата. Остриг бы этот брат волосы. Бороду бы мог оставить, но подстриженной. А элегантный костюм, по последней моде сшитый по его костям, — это совсем нетрудное дело.
Советская… советская…
Была бы она здорова,
Господи, помилуй
Ее и меня.
Но такого «Смердякова» и искать не надо. Он очень глубоко живет в нас самих. И к гражданской власти наш «Смердяков» не имеет никакого отношения. У нее найдутся свои.
Почему Солженицын не назвал ни одного имени служителя церкви или христианина, которого бы за его личную, семейную и общественную жизнь прославили бы как безупречного последователя Христа, и за это гражданская власть его наказала бы? Почему бы ему не только назвать имя такого человека, но и рассказать о его жизни, чтобы он был для нас примером? Солженицын о многих говорит и пишет, но цельного образа христианина он нам не дал. И не случайно. Он и не мог нам дать такой образ, потому что его может дать только тот, душа которого растворяется во Христе. А такого растворения в Солженицыне мы не знаем.
Привести церковь в такое состояние, в каком она оказалась в годину Суда Божьего, а эта година началась в 1914 г. и достигла своего апогея в 1917 г., — это надо было сотни лет разорять душу русского народа, утверждая жизнь под знаменем Христа, и в то же время подавлять Его! Наши теперешние атеисты — дети по сравнению с теми, которые господствовали над церковью в прошлую жизнь, канувшую в вечность.
Для Солженицына христианина как личности не существует. От личности он бежит, и бежит в безличие, давая поверхностное описание того, что видел в жизни. В этом отношении, как ни странно, он близок к тому, что мы в наши дни переживаем в действительности. Мы не любим говорить о личности как таковой, а стремимся часто прикрывать личность «коллективом», чтобы не выговаривать о личности до конца. Мы берем ее часто в той степени, в какой это нам нужно для достижения определенной цели.
Точно такое положение у Солженицына. Он может писать о ГУЛАГе, о массах людей, о преследовании, о страданиях людей. Затронет и личность, но только в такой степени, в какой ему необходимо для сведения счетов со своими противниками.
III.
Свобода полностью обеспечивается только нравственными основами. Чем крепче эти основы, тем больше свободы. Дать нашему церковному управлению большую свободу действий равносильно предоставлению свободы езды на автомобиле с превышенной скоростью человеку, мало понимающему то, как надо управлять машиной. Такой водитель не только разобьет машину, но и покалечит себя и других. А наши церковные водители, если открыть перед ними зеленый светофор, может быть сами они и уцелеют (во всяком случае, многие из них обнаруживали большую способность к выживанию в условиях, когда кругом гибли), но для народного церковного тела это будет иметь катастрофические последствия.
Перед церковной жизнью стоит большая опасность прельститься мыслью, что церковная жизнь может возродиться, если церковное общество будет иметь больше свободы в своей жизни.
Да, состояние церковной жизни ужасно. Но если бы в завтрашний день не стало советской власти и к власти пришли бы другие люди, которые стали бы поощрять церковное движение, то внешне церковная жизнь стала бы богаче и даже значение ее возросло, но это было бы обращение вспять, которое может быть только гибельным для всего нашего народа.
Родной мой человек, когда ты слышишь, что тебе внушают внешние формы борьбы за церковь, связанные хотя бы с малейшим отступлением от духа Любви, не поддавайся этому внушению, так как оно неизбежно затянет тебя в еще большую тину грехов.
Родной мой человек, я знаю, что ты, как и очень многие, крайне озабочен положением, а лучше сказать, тупиком, который образовался в церковной жизни…
Несчастье нашей жизни заключается не в том, что кто-то внедряет в нас безбожничество, а в том, что мы утеряли любовь ко Христу. Свидетельством этого служит вся наша церковная жизнь. Обнищание в нас духа веры и побуждает нас искать виновников этого обнищания.
Приходится опять говорить о том, как мы, распявши вторично Христа, стремимся вину за это распятие возложить на кого-нибудь другого. Нет, на этом пути исхода в Царство Свободы и Любви не может быть. Этот исход может быть при одном непременном условии: чтобы христианин осознал себя виновником этого распятия. И тот, кто окажется способен на это, обретет во Христе Путь, Истину и Жизнь. И ему детски просто иметь общение с каждым человеком, каков бы он ни был. И когда такой человек будет беседовать с другим об устроении братской жизни, то его не приведет в уныние, если он встретит глухое непонимание и недоверие. Христианин будет только жалеть такого человека, потому что душа его простора не имеет.
А между тем, человек не может жить без того, чтобы перед ним постоянно не раскрывались бы все более возвышенные цели...
