Что же делать? Церковь
Однажды я, ознакомившись с дипломной работой одного студента духовной академии, ныне архиепископа Минского Антония (Мельникова), посвященной св. Иоанну Златоусту, и подивившись ее легковесности (а дипломная работа оканчивающих академию дает научную степень кандидата богословия), сказал протопресвитеру Колчицкому, который был председателем Учебного комитета Патриархии, что меня удивляет, что такие работы пишут те, кто оканчивает высшую духовную школу. На это Колчицкий довольно мудро ответил: «Хорошо хоть то, что он перечитал творения св. Иоанна Златоуста».
В дальнейшей нашей беседе я высказал ему свое неудовлетворение постановкой учебного дела в наших духовных школах, и при этом особенно резко подчеркнул, что одним из главных предметов обучения должно быть изучение какого-нибудь мастерства, например, плотницкого, сапожного, печного и всякого другого. Высшая школа должна выпускать своих воспитанников прежде всего нравственно подготовленными для служения в церкви и умеющими держать в руках топор или любой другой инструмент, для того, чтобы будущие служители церкви могли заработать себе на жизнь не столько поборами с верующих, а своим трудом.
Ну, конечно, председатель Учебного комитета не мог этого понять, а вместе с ним не понимали этого и все те, кто заправлял церковными делами.
Итак, духовная школа наша требует полной реорганизации. Но кто может быть вдохновителем ее? Во всяком случае наше высшее церковное управление к этому неспособно. Так откуда же и ждать «движения воды»? В верующих людях? Но что они собой представляют? Безымянную массу, не имеющую никакого влияния и даже не имеющую возможности выражать свои настроения и пожелания. Если верующие люди выражают свое настроение, то это бывает только тогда, когда чуждые люди, заправляющие делами прихода, своей бесчестностью доводят их до возмущения, и это возмущение проявляется тогда в очень грубой форме, которая еще больше свидетельствует об утрате верующими людьми понятия о христианском достоинстве. К этому следует прибавить, что источник этих возмущений, проявляющихся в открытой форме, часто бывает очень темный и исходит из внецерковных сфер, и тогда возмущение выливается в форму открытых столкновений отдельных групп прихожан, которым и невдомек, что приходская жизнь подлежит коренному переустройству. Приходы обезличенной массы верующих необходимо превратить в общины, очень ограниченные по своему составу. Члены общины (и пополнение ее) должны быть людьми безупречными как в церковном, так и в гражданском отношениях.
Апостол Павел в Послании к Тимофею пишет: Вдовица должна быть избираема не менее как шестидесятилетняя, бывшая женою одного мужа, известная по добрым делам, если она воспитала детей… помогала бедствующим и была усердна ко всякому доброму делу
(1Тим 5: 9–10). Вдовицы избирались для служения, но и все члены общины должны избираться для такого служения и должны отвечать тем нравственным требованиям, которые ставит апостол Павел. К этим требованиям надо еще добавить безупречную совесть перед лицом нашего трудового народа. Впрочем, апостол Павел и это предусмотрел. В том же послании он пишет, хотя и о епископе, что ему надлежит иметь доброе свидетельство от внешних (то есть, от неверующих), чтобы не впасть в нарекание и сеть дьявольскую
(1Тим 3: 7). Но как и кто будет и может создавать такие общины, когда наше духовенство спит мертвым духовным сном? Таких людей никто не ищет, и никто о них не думает, и поэтому безнадежность ложится на душу человека, любящего Христа и Его святую Церковь.
Апостол Павел в Первом послании к Тимофею (гл. 3) пишет: Если кто епископства желает, доброго дела желает
. Эти слова в наше время кажутся малопонятными. Едва ли кто отважится открыто сказать, что он хочет епископства, хотя, впрочем, вероятно, находятся такие, потому что время апостола Павла и наше время — несопоставимы. В апостольское время готовность принять на себя епископский сан была равнозначна готовности принять на себя мучение и всякую тяготу, сопряженную с этим служением. Я бы сделал такое сравнение. Когда во время войны необходимо выполнить какое-нибудь оперативное поручение, связанное с большим риском для жизни, и даже, может быть, верной смертью, то командир может, конечно, послать любого из своих солдат на выполнение необходимого для успеха военной операции, но такой командир сделает ошибку. Для него важно, необходимо ответственное выполнение предварительной операции вполне успешно, так как от успеха этого отдельного задания зависит успех выполнения всей операции, поставленной перед ним высшим командованием. Хороший командир обратится к своим солдатам, разъяснит крайнюю необходимость выполнения какого-нибудь подготовительного дела, предупредит о крайней опасности этого дела и даже гибели того, кто возьмется за него. И спросит: нет ли желающего добровольно взяться за это дело. В подобных случаях, обычно, всегда находится солдат, который готов пожертвовать жизнью ради общего дела. И когда выявится такой человек, то командир может быть спокоен, что доброволец постарается выполнить данное ему задание наилучшим образом. И солдат, взявшийся добровольно выполнить такое дело, заслуживает всяческой похвалы. Подобно этому и человек, сознающий в себе достаточные силы и в то же время готовый отдать свою жизнь за Христа, проявит благо, если не уклонится от епископского служения и сам выскажет желание принять на себя епископский сан, — конечно, в случае нужды в епископском служении.
Но когда церковь стала господствующей, то стало считаться недопустимым, чтобы служители церкви, особенно занявшие высокие места, открыто говорили о своем желании принять сан епископа и даже сан священника. Отдельные люди рвались и рвутся занять высокое положение, и даже часто всячески домогались занять высокое место в церковной иерархии, но к таким слова апостола: Желающий епископства — блага желает
, — конечно, неприменимы. К подобным служителям применимы апостольские слова в обратном смысле — если кто желает и добивается священного сана, тот зла желает церкви, ну и себе, конечно. Потому что люди стремятся проникнуть в церковь не для блага церкви, а по личным корыстным и всяким другим неблаговидным целям. Честный человек, сознающий высокую ответственность за священнослужение, не может считать себя достойным для выполнения этого служения, и может принять его по призыву самой церкви.
Могут сказать, что для священнослужения необходимо соответствующее образование, которое дается в духовных школах. В духовные школы поступают с детских лет, и тем предрешается их дальнейшая жизнь. Будут говорить и многое другое, например, о богословии и догматическом, и нравственном, и о всяческих канонических правилах, и о всем прочем, что преподается в духовных училищах, семинариях и академиях. В апостольское время никаких академий не было, и я позволю себе сказать, что хотя некоторая нужда в духовном образовании и есть, но она совершенно иначе должна удовлетворяться. Она должна удовлетворяться не набором желающих, большей частью совершенно неизвестных для церкви молодых людей, а подготавливаться в самих общинах верующих людей.
Настоящую подготовку к священнослужению христианин должен проходить, участвуя в жизни общины — и богослужебной, и хозяйственной. Будущий священнослужитель должен уже в отроческих годах иметь к себе любовь и уважение со стороны верующих людей. Община призвана выращивать будущего служителя, и только община, конечно, в согласии с епископом, может представлять из своей среды людей, достойных носить сан священника.
Для церкви не очень нужно, а лучше сказать, совсем не нужно поверхностное изучение еврейского и греческого языков. Для церкви совсем не нужно всякого рода миссионерское и противораскольническое натаскивание к словопрениям. Для церкви не так уж нужно и макарьевское догматическое богословие. Для церкви прежде всего нужна вера будущих служителей церкви и их крепкая нравственная основа жизни, а это христианин может получить только непосредственно в жизни общины. Хорошо прошедший круг богослужения в общинной церкви и проявивший себя как человек преданный и любящий церковь, с любовью и горячим желанием исполнявший в церкви нужны такие духовные руководители, которые из их среды вышли, и духовно-нравственная жизнь которых совершенно безупречна. Если община, лишившаяся своего пастыря по тем или иным обстоятельствам, не может представить замену умершего священника из своей среды, то она всегда может обратиться за помощью в этом деле к правящему епископу. Но во всех случаях община должна иметь право отказаться от своего священнослужителя, если он не оправдал их доверия.
Где это видано, чтобы молодой священник приходил в храм в нетрезвом виде и совершал богослужение, а молящиеся плакали от горя во время такой службы? Где это видано, чтобы молодой священник спешил во что бы то ни стало окончить службу как можно раньше, чтобы успеть домчаться на такси домой к телевизору, чтобы упиваться футбольным матчем своей любимой команды? Где это видано, чтобы молодой священник, который при всем желании не может попасть вовремя к телевизору, выходя из храма включал бы маленький радиоприемник и слушал бы диктора, комментирующего футбольный матч, а прихожане, проходившие рядом с ним, с изумлением слышали бы голос диктора из сумки этого священника? Не думайте, что это явление редкое в настоящей жизни церкви. Подобных священников много. Я же упомянул о священнике, который был прислан в Медведковскую Покровскую церковь после постигшей меня тяжелой болезни, когда я находился на излечении.
Когда я по выздоровлении вернулся в церковь и увидел, кого мне прислали в помощь, то я стал вскоре добиваться его замены. Но на это мне пришлось затратить очень много сил, и я добился его удаления года через два. В одном телефонном разговоре с Д.А. Остаповым мне пришлось услышать: «Вы же знаете, как трудно переводить священников». Да, я это хорошо знал. Но каких? Одних можно переводить просто росчерком пера, а других сдвинуть с места так же трудно, как сдвинуть на улице железобетонный столб с фонарем. Вот мой помощник и был из последних.
Кстати, мне хочется упомянуть об одном моменте. Вскоре после удаления этого священника мне исполнилось 70 лет. Небольшая группа прихожан надумали обратиться в Патриархию, чтобы Патриархия как-нибудь отметила эту дату. Для меня было совершенно неожиданно и очень неприятно получить извещение, что патриарх наградил меня орденом св. Владимира 3-й степени. Скажу откровенно, я был возмущен до крайности. Само собой разумеется, я дал понять тем, кто был инициатором соответствующего письма в Патриархию, что они мне причинили очень болезненное переживание. Я считал и считаю учреждение каких бы то ни было орденов в наше и во всякое другое время совершенно недопустимым. Что может быть хуже разжигания в духовенстве порочной страсти возвеличивать себя, когда оно уже воспалено до крайности всякими другими наградами, связанными с их саном? Только после тяжелой борьбы с самим собой я не отослал этот орден обратно. Решающее значение имело для меня то, что извещение о награждении меня было подписано патриархом Алексеем, который был в то время уже совсем преклонным старцем. Мне трудно было своим отказом причинить ему неприятность.
Меня известили, что орден мне будет вручен Пименом, в то время бывшим митрополитом Крутицким. Секретарь митрополита предложил мне подняться в покои митрополита, которые были на втором этаже. Туда вела лестница, для моих ослабленных физических сил очень тяжелая. Я вынужден был останавливаться на каждой третьей ступеньке, чтобы дать отдых сердцу. Секретарь, которому, конечно, было легко подняться по этой лестнице, увидев, с каким трудом я поднимаюсь, сказал мне, что митрополит может спуститься вниз и принять меня в своей канцелярии. Но я отказался от этого. Поднявшись на второй этаж, я в дверях встретил какого-то, сравнительно молодого человека, поразившего меня своим страшным видом. Он выглядел настоящим бандитом. Звали его, кажется, Василием. Он тут же открыл дверь в довольно большую комнату. У двери встретил меня митрополит с обычным благословением. Стоя, митрополит Пимен сказал мне: «Вот Вас святейший патриарх наградил орденом», и тут же передал мне коробочку, которую ни он, ни я не раскрыли. Водворилось молчание. И вдруг я слышу: «А Вы знаете, Вячеславом в Пушкине очень довольны». Речь шла о священнике Вячеславе Быховском, о котором я упомянул выше. На это я ничего не сказал. Снова взяв обычное благословение, я поспешил уйти от него. Я не услышал от него ни одного доброго слова, он даже не предложил мне сесть, чтобы хотя передохнуть, все свидание продлилось 3–4 минуты.
Да, у нас замкнутая цепь, и звенья этой цепи хорошо скованы друг с другом. И так эти звенья закалены и отшлифованы, что совесть человеческая для них мертва.
Ведь митрополит Пимен прекрасно знал, что Вячеслав совершенно негодный священник, не мог не знать он и того, что я за свою церковную жизнь служил со всеми и никогда не поднимал вопроса об удалении кого-нибудь из тех, кто со мной служил, хотя некоторые из них были подобны Вячеславу, и если я добивался удаления Вячеслава, то только потому, что по состоянию своего здоровья я не мог нейтрализовать его возмутительное поведение. Для чего же митрополит Пимен сказал мне свою единственную фразу во время нашей встречи? Только для того, чтобы оскорбить и обидеть меня: «Вот, мол, Вы не ценили Вячеслава, а там оценили».
Конечно, дело не в обиде и огорчении, которое принес мне митрополит Пимен. Разве можно лично обижаться на подобные поступки людей? Если они совершаются людьми, с которыми человек не связан житейскими узами, то с такими людьми обычно стараются не встречаться. А когда имеешь дело с людьми, с которыми непосредственно связан по служебной линии, да еще занимающими начальническое положение, то оградить себя от недостойного отношения с их стороны, конечно, невозможно. Но все-таки, после этого посещения я решил в Патриархии более не бывать, кроме случаев, обусловленных крайней церковной необходимостью, а не какими-нибудь личными обстоятельствами своей жизни. Дело не в надменности митрополита Пимена, а в том, что церковное управление совершенно не отдает себе отчета в том, каких пастырей церкви оно готовит для служения. Наличие вот таких, как Вячеслав, а подобных ему — большинство, разоряет церковь больше, чем какие-либо антицерковные мероприятия со стороны гражданской власти.
Как я уже сказал раньше, нет никакой надежды на то, что церковное управление и духовенство в целом осознают свое преступное отношение к делу святого служения. Если и есть отдельные благочестивые служители церкви, то, как правило, они бывают подавлены. Приглядываясь к таким служителям, часто видишь, что они, не имея ясного представления о сути современной жизни, допускают, по горячности сердца, иногда не совсем правильные поступки. Они не понимают, что зло, разъедающее церковную жизнь, исходит от верующих людей, и, прежде всего, от церковной иерархии, и полагают, что церковное зло исходит от гражданской власти. Такое искаженное понимание жизни церкви приводит таких, по существу добрых, служителей церкви в духовный тупик, в котором они озлобляются на органы власти или, мало-помалу теряя совесть, переходят в разряд тех, кто застрахован от нападения со стороны гражданских органов власти, а стало быть, и церковного управления.
Для священников, желающих служить по совести, нужна духовная поддержка, которая укрепляла бы их на пути достойного служения церкви. Но такой поддержки они не находят и оказываются в глубоком одиночестве. Однако бороться против церковного беззакония в одиночестве для человека почти невозможно.
Где же искать выход? Церковное управление выродилось в касту людей, которые утратили способность понимать, что церковь все больше и больше вырождается в организацию только разлагающую нашу общественную жизнь и возбуждающую хулу на Христа.
Духовенство в своем подавляющем количестве плывет безмятежно, и даже с удовольствием, в русле беспечной и безответственной жизни, в полном согласии с теми, кто им управляет.
Общины не существует, и ни церковное управление, ни духовенство в целом о превращении приходов, состоящих из случайных людей и возглавляемых (после церковной реформы 1961 г.), в большей своей части, преступниками, захватившими в свои руки распоряжение материальными средствами, в общины совершенно не думает, да и не способно думать, потому что думать об общине, состоящей из честных людей, это значит, прежде всего, думать о своей честной жизни. А кому это хочется?
Если пропустить через сито духовной совести все современное церковное общество, чтобы отсеять добрые семена от сорняка, то в сите совести останется крайне незначительная часть того, что мы видим в настоящее время в церковной жизни. И не так уж много надо ума, чтобы понять, как доброе семя глохнет в сорняке.
И если бы не Бог, то уныние было бы уделом человека, и это уныние стало бы признаком наступления вечной смерти души. Но если для человека что-то невозможно, то для Бога все возможно. И верится мне, что в душах людей, и не только верующих, но и неверующих, таинственно ткется настоящая основа для возрождения любви и веры в Бога.
В наше время происходит невидимый для человеческого глаза отбор клеток настоящей духовной жизни. Эти клетки во тьме ищут друг друга, соединяются и оплодотворяются благодатью Святого Духа. Это происходит невидимо для человеческого глаза, и только в ночной тиши безмолвствующий и внимающий своей душе слышит легкие, благодатные дуновения, которые свидетельствуют, что хотя человек и стынет в греховной мгле, но Господь видит все, и прежде всего, слышит воздыхания людей, взыскующих Его сердцем. Ни Петр, ни Иван, ни Мария, ни епископ, ни священник, и никто другой в отдельности непригоден для того, чтобы раскрыть святую правду в душе человека. Евангелие учит нас: Не вы Меня избрали, а Я вас избрал
(Ин 15: 16). И в наше время для великого возрождения Духа Всесвятого в нас необходимо избрание Божие. Мы же должны только всегда помнить о своей духовной нищете, которая является непременным условием благоволения Божьего.
Страшная опасность заключается в том, что клеточки нашего духовного естества в своем движении могут отклониться, хотя бы в ничтожной степени, от подлинно Христовой любви, и тогда эти клеточки на своем пути могут встретиться, и даже непременно встретятся с клеточками, которые по внешности и похожи на истинные, но внутри которых заключен яд. Подлинное тело Христово, Его святая Церковь и заключает в себе только самые совершенные, беспорочные клетки наших душ, укрепляет их и соединяет в один организм Любви. И этот организм нельзя определить не только в каких-то материально осязаемых формах, но и в идеалистическом понимании людей этого мира. Это организм Любви совершенно особого качества, которое ему дано Христом, Сыном Божиим, вочеловечившимся на земле, чтобы воссоединить отпавшую землю с Небом. Христос по воскресении из мертвых явился Своим ученикам. Евангелисты об этом убедительно свидетельствуют.
В тот же первый день недели вечером, когда двери дома, где собирались ученики Его, были заперты из опасения от Иудеев, пришел Иисус, и стал посреди, и говорит им: мир вам! Сказав это, Он показал им руки и ноги и ребра Свои. Ученики обрадовались, увидев Господа. Иисус же сказал им вторично: мир вам! как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас. Сказав это, дунул, и говорит им: примите Духа Святаго
(Ин 20: 19–22).
В каком же естестве был Спаситель, если Он являлся ученикам Своим при запертой двери и показывал им руки и ноги Свои? И даже, как тот же евангелист Иоанн свидетельствует дальше, при втором явлении призвал апостола Фому, не бывшего при первом явлении и усомнившегося в действительности его, и сказал ему: Подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим. Фома сказал Ему в ответ: Господь мой и Бог мой!
(Ин 20: 27–28).
В каком же естестве был Христос? В Богочеловеческом. Он был и Сын Божий, и совершенный Человек. Не призрак, не дух, но Человек, показавший для утверждения правды Своего воплощения в Человека и для утверждения в людях веры в то, что по воскресении мы, каждый из нас, соединится с Богом, и тело его, очищенное от грехов, может быть, даже в огненном испытании, будет подобно телу Христа.
Ни во внешней церковной жизни, ни в иерархии, ни в верующих людях, ни в чем другом не ткется Тело Христа в жизни каждого верующего человека, а ткется оно, как я уже говорил, в незримых клеточках нашей души, бесконечно малых по своему существу, в тех клеточках, которые единственно здоровы в нашем безнадежно больном теле.
Такие клеточки живут в каждом человеке, какой бы греховности он ни был, и даже независимо от того, принадлежит ли человек к христианской вере или пребывает в безверии, — во всех, без исключения, такие духовные клеточки живы, ибо в них живет Сам Бог. Священное писание учит нас: изыдет Дух Его, в тот день погибнут все помышления Его
, погибнут все создания Его, которые Он вывел из небытия, и даже не только человеческое, но и всякое иное, ибо сказано: всякое дыхание хвалит Господа
.
Подлинная жизнь Христовой Церкви заключается в развитии этих духоносных клеточек, и только оно может быть основой всей творческой жизни человека. И прежде всего, творческой силой в созидании церковного тела, как мы его видим в самой жизни.
Клеточки нашей души, которые являются обиталищем Божьего Духа, могут развиваться разными путями. Каждому народу Бог открыл Себя по-своему, — так писал Ганди. И даже больше, не только народу, но и каждому человеку Бог открывает Себя в соответствии с ним, в его свободном искании Бога. Существует много религий, и в основе каждой из них лежит Божеское начало. Есть масса людей, которые исповедуют мусульманскую религию, другие массы людей исповедуют буддизм, индуизм и всякие другие религии, которые соответствуют их духовным исканиям и переживаниям. Я — христианин, и убежден, что христианство — совершенно. Оно передано мне, прежде всего, моими отцами и праотцами, оно в наилучшей степени отвечает моим духовным запросам, оно наполняет меня и является светочем, который освящает все для меня. Так же думает и буддист, и мусульманин, и исповедующие все другие верования. Для каждого из нас религия, независимо от национальности, является матерью, в пеленках которой мы не только выросли, но и проводим всю жизнь до последнего дня. Она же с нами и в иной жизни, ожидающей нас. Религий много, и матерей много, и каждый человек считает свою мать самой дорогой, самой лучшей, самой прекрасной, но неразумен тот, кто скажет, что его мать лучше матери другого человека. И если мы видим, что вся жизнь людей наполнена насилием, которое люди часто совершают во имя своей религии, то разве к этому насилию побуждает религия-мать? Нет, не клевещи на нее. Если в наше время в Северной Ирландии католики и протестанты убивают друг друга, то это совершается не по внушению христианской веры, а поругании ее. Ни одна религия не учит убивать других. А убийства, которыми переполнена жизнь человечества во все века, исходят только от злой воли самого человека, которая все святое употребляет для оправдания зла, совершенного им.
Чем больше человек проникается идеалами своей религии, тем больше уважения испытывает он к людям, исповедующим другие религии. Полная веротерпимость — отличительное свойство благородства души человека. Я сказал: «веротерпимость», но слово это мне не нравится, в нем чувствуется что-то не совсем доброе. В самом деле, когда мы говорим о терпении, то это предполагает, что человек терпит болезни, нужду, голод, поношение и всякую другую беду. И ко всему этому человек нашел нужным присоединить терпение иной веры, нежели той, которую он сам исповедует. Но разве можно говорить о терпении в том, что разные люди по-разному исповедуют и славят Бога? Нет. Слово «веротерпимость» для просвещенной души человека не пригодно. Не веротерпимость, а веролюбие — вот вернейший признак души благородной.
— «Ты кто? — индус?» — «Да». — «Ты — мой брат. Ты славишь Бога как индус. Ты славишь Его, как учит тебя твоя религия. И я славлю Его, как христианин. Я слышу твою славу, и она мне очень по душе. Славь Бога от всего чистого, любящего сердца». — «А ты славь Бога, — отвечает мне индус, — так, как Бог открыл Себя тебе. И чем искреннее и возвышеннее будет твое прославление Бога, тем приятнее будет моей душе».
— «Как сладки мне твои слова. А что, если я сделаю такое сравнение: птицы оглашают воздух на заре или при закате солнца по-разному, и каждая из них в своем пении неповторима и заключает в себе божественную красоту. Не скучно ли станет, если все многообразие певческого славословия сменилось бы на какое-нибудь, пусть и очень хорошее, но однозвучное пение? Как ты думаешь, не соответствует ли такое сравнение в какой-то степени и нашему многообразию в прославлении Бога?»
— «Как будто соответствует, — ответил индус. — А замечал ли ты, как одни птицы иногда стремятся подражать другим и как бы перевоплощаются в них, воспринимая от них те особенности пения, которые близки их природе?» — «Конечно, замечал… И я понимаю, что ты хочешь сказать. Подобно птицам, мы, прислушиваясь друг к другу, незаметно для нас самих усваиваем друг от друга то, что нам особенно дорого в прославлении Бога».
«Не знаю, известна ли тебе древняя религия Зороастры, последователей которой на Западе называют «маздеистами». Слово «Мазда» — «Всезнающий», является одним из имен Бога в религии Зороастры. От нашествия арабов религия Зороастры погибла в Персии, но много последователей этой религии бежали в Индию, и там существует в наше время довольно большая и крепкая община последователей Зороастры, которых индусы называют «парсами». Так вот, в среде парсов и других последователей Зороастры, живущих в других странах небольшими колониями, существуют сказания и притчи, в которых раскрывается вечная мудрость их. Одно из таких сказаний хорошо подтверждает то, о чем мы с тобой говорим. Это сказание о «Радомиле мудрой». Послушай его. Конечно, лучше бы прочитать его полностью, так как мой краткий пересказ будет очень бледным по сравнению с тем, как сказание звучит в подлиннике.
В старину у парсов был обычай, по которому замужняя дочь два раза в год навещала своих родителей и делала им подарки, свидетельствуя свою благодарность за ту любовь, какую они оказали ей до замужества.
Жена важного сановника при дворе царя, Радомила, во исполнение этого обычая, однажды приехала из столицы к родителям. Среди подарков, привезенных ею своим родителям, особенно был дорог подарок отцу — книга очень древнего письма. Она когда-то принадлежала магам, и в ней раскрывался путь обретения счастливой жизни в загробном мире. Отец был очень обрадован подарком дочери и немедленно стал читать ее. Но в книге было несколько мест зашифрованных, чтобы содержание книги скрыть от людей непосвященных.
С большим трудом этот шифр был раскрыт. В одном месте книги Радомила прочла: «Если ты хочешь узнать самые важные вещи относительно той жизни, ты должна рискнуть собой и отважиться на следующий шаг…», — и далее следовал рецепт напитка, который нужно было приготовить, и магические слова, которые следовало произнести, выпивая этот напиток. Напиток был приготовлен, и Радомила, после колебаний, все-таки выпила его.
Тут же со всех сторон стал давить ее ужас. Она не могла понять причины его. Затем ужас прекратился, и Радомила стала ощущать счастливую истому. Но вдруг вихрь подхватил ее, поднял, отделил от земли, и она полетела. В этом полете она потеряла сознание, а когда пришла в себя, то увидела, что находится на поляне. На ней был разложен костер, а у костра сидели люди в белых одеяниях.
«Вот еще одна странница прибыла к нам», — сказал один из сидевших. — «Что же, пусть войдет, — ответили другие. — Попробуем испытать ее, как мастер испытывает золото, прежде чем из него что-нибудь сделать».
Радомиле стало страшно. В это время старший из тех, кто сидел у костра, взял Радомилу за руку и повел ее в какое-то подземелье. Потом они стали спускаться вниз. Лестница казалась столь бесконечной, что Радомила чувствовала себя заживо погребенной.
Вдруг вспыхнул яркий свет, и Радомила увидела большую залу подземного дворца, в которой на больших столах и полках грудами лежали золотые сосуды, сундуки, наполненные монетами и драгоценными камнями, и всякие другие драгоценные украшения искуснейшей работы.
Однако Радомила даже не замедлила шаг в этой зале и вступила за своим провожатым в следующую залу, в которой было собрано все, что может произвести искусство. Едва скользнув взглядом по этой зале, Радомила последовала в третью залу, в которой были замечательные произведения разных ремесел. Радомила и в этом зале не остановилась и прошла в четвертую, где окружило ее пламя, которое поднималось от пола, снисходило с потолка, а огненные стены готовы были сомкнуться над ними. Но Радомила бесстрашно следовала за своим провожатым, и они вошли в пятую комнату, в которой не было никакого лишнего убранства. Только посредине стояло возвышение в виде трона.
— «Взойди, дочь моя, займи место на этом троне, — сказал ее проводник, — отныне ты — царица над большим и богатым народом. Скажи слово — и подданные придут поклониться тебе. Тебе принадлежат все три зала с сокровищами, охраняемые комнатой с пламенем».
Но Радомила ответила ему: «Что мне во всех этих ненужных вещах, отец? Я не хочу ни богатства, ни царства. В чужом мире, одна, потерянная среди чужих, я буду желать только одного — смерти».
Тогда провожатый поднял свой посох, и все переменилось. Радомила снова оказалась на родине, в доме своих родителей, с мужем, с сыном и родными.
«Хочешь остаться навсегда такой молодой, как сейчас, хочешь, чтобы все твои близкие сохранили жизнь на бесконечные годы?»
Радомила молчала. Сердцем поняла она, что дорогое во времени в вечности сделалось бы невыносимым бременем.
«Нет на земле такого счастья, — сказала она, — нет на земле такого благополучия, которое имело бы смысл продлить вечно. То, что сейчас мне в радость, завтра должно перемениться, хоть отчасти, стать хотя бы отчасти иным, иначе самая большая радость оцепенеет и превратится в несчастье. Воистину, только сейчас я по-настоящему поняла, почему Агура-Мазда дал нам изменение возрастов и смерть. Я была бы безумной ныне, если бы согласилась на твое предложение».
Тогда маг-проводник благословил Радомилу и сказал: «Дочь моя, ты сейчас дала доказательство большой мудрости… В награду за нее я открою тебе, где находится настоящее счастье. То счастье, которое нельзя потерять, та радость, которая тебя никогда не оставит, та любовь, которая не боится разлуки и смерти, находится внутри тебя, в твоем сердце.
Как ядрышко в скорлупе ореха, в сердце твоем спит блаженное Существо, истинное твое «Я», Фраваши, Который в тебе уже пробудился».
Маг научил Радомилу, — да будет благословен этот час! — каким способом она «может войти внутрь себя и созерцать спящего в сердце».
Посредством сердца Радомила нашла вход в царство Действительности, в царство неразрушимого покоя и счастья. Эту же внутреннюю вселенную, которая больше всех миров — по эту и по ту сторону жизни, — в сердце своем, подобно Радомиле, находят те, которые, как она, ставят ни во что славу, богатство и чувственные наслаждения. (Эта легенда взята из книги Ю. Терапиано «Маздеизм. Современные последователи Зороастры»).
Скажи, чувствуешь ли ты в этой легенде дыхание Божие? Да ты и не можешь не чувствовать, потому что и в твоей вере есть подобное же дыхание. Может быть, я тебе и напомню о нем, но сейчас вникнем в эту легенду. Какое величие духа в Радомиле! Я — христианин, и во мне звучат слова Спасителя: Царство Божие внутрь вас есть
. Внутри каждого человека, внутри и меня, также как и у тебя, также, как и у Радомилы. Только в разных словах мы это высказываем, но это созвучие так многоценно, что оно одно уже нас роднит между собой.
В Радомиле величие духа неразрывно связано с божественной свободой. Свободой от чего? От рабства чувственному миру. Разве твоя вера не призывает тебя к такой же свободе? Призывает она и меня всем евангельским учением. Апостол Павел в Послании к коринфянам пишет: Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною
(1Кор 6: 12). А что может обладать? Только Христос, Которому я сораспялся в своей жизни.
Скажи, а не опечалило ли тебя в сказании о Радомиле то, что она отказалась от всякого счастья на земле, и даже от счастья личной семейной жизни ради того счастья, которое в сердце ее? Это может заставить задуматься. Я признаюсь тебе, что впитав в свое сердце святую мудрость Радомилы, я задумался и сказал себе: «Когда я предстану пред Создателем, и мое сердце устремится к вратам Царства Божия, я спрошу Спасителя: «А там ли те, которых я так любил Твоей любовью? Где они? Найду ли их у Тебя, если Ты, Всеблагий, откроешь мне врата Царства Своего?»
«Я открыт для тебя, и во Мне ты найдешь всех, с кем связывала тебя Моя любовь в земном странствовании твоей души, ибо Любовь — это Я. Но есть ли в тебе Моя Любовь?»
«Не знаю. Ты, и только Ты, Господи, знаешь».
И слышу слова Спасителя: «В тебе Моей Любви почти нет».
Как удар молота по сердцу ложатся на меня эти Господни слова. И слышу дальше:
«Чем меньше святой любви в человеке, и чем меньше ее в тех, с кем человек прошел земной путь, тем дальше они от Меня, и тем труднее им пройти во врата, открывающие Царство Небесное. Ты в оставленной жизни был далек от Меня. Твоя совесть отягощена тем, что ты очень мучил Меня, и перед тобою врата Царства Моего как могут быть открыты? Но счастье твое, что те, имена которых жили и живут в твоем сердце, богатно стяжали в себе Духа Святого, Святую Любовь, они ищут тебя и очень воздыхают. И Я — Бог Любви — утолю их воздыхания и восполню твою нищету. Войди и ты в радость Господа Твоего и наследуй со всеми Царство Мое».
«Господи! А как же те, которых свято никто не любил? Что с ними?»
«А ты знаешь, что на земле жили такие люди, которых свято никто не любил?»
«Нет, не знаю».
«Зачем же ты спрашиваешь?»
Не соблазняйся, брат, мыслью, что Радомила отказалась навечно от тех, кого она так любила в жизни. Она не отказалась от них. Маздеисты учат, что «восстанут все мертвые с полным сознанием совершенных ими добрых или злых дел — и горько будут рыдать грешники, сознавая свои злодеяния. Затем, в течение трех дней и ночей, праведные будут отделены от грешников, пребывающих во мраке предельного помрачения. На четвертый день Ориман будет превращен в ничто, и Всемогущий Агура-Мазда воцарится повсюду.
И тогда, по Своему великому милосердию, Он омоет всех в очистительных водах, и все сделается чистым, — так сказано в их писании.
Мы, христиане по вере своей, скажем иначе, но разве не роднит нас всех вера в божественную жизнь, к которой мы приуготовляемся здесь на земле, идя каждый своим путем? И мы всегда должны хранить в сердце своем сознание, что наш жизненный путь только тогда ведет нас ко благу и в этой жизни, если перед нами луч вечной жизни освещает путь. Все временное, все чувственное должно быть под покровом Вечности. Тогда и вся наша жизнь, все наши дела будут иметь на себе отсвет Вечной Правды, иначе мрак окончательно покроет нас.
Как-то странно: люди, утратившие веру в Бога, укоряют верующих в том, что они будто бы пренебрегают земной жизнью, даже отметают ее во имя, как они думают, своей призрачной веры, и поэтому сильно враждуют против людей Духа. Однако удивляться этому не следует. Нам понять их очень легко, потому что мы такие же как они, а им нас, людей веры, понять почти невозможно, так как через веру открывается иной мир, о котором они даже и представления не имеют. Не имеют они представления и о том, какой благодатный посев любящие Бога Его силой отдают земле. В этом — мудрость, вечная мудрость, и она всегда все народы возвышает, вдохновляет и укрепляет во всем прекрасном на земле.
