Мой путь к Богу и в Церковь
Свидетельство
Я родилась в 1947 г., и до 30 лет вопрос о Боге для меня не возникал.
Отец мой родом из тверского села Завидово, и семьей мы постоянно ездили туда в гости. Все вместе мы ходили в церковь и на кладбище. Народу на службе всегда было много, и я запомнила только пение хора, где выделялся один прекрасный и чистый голос. Пела наша родственница тетя Шура. Она была замечательным человеком, вокруг нее всегда царили любовь, мир и покой. Мы все тянулись к ней. Она была крестной моего сына.
Позднее, когда ее дети разъехались, умер муж, а мои родители состарились и уже не могли навещать ее, это делала я, и с большой охотой.
Я приезжала в Завидово к началу богослужения, тетя Шура пела, и я всю службу была в церкви. Потом мы шли с ней домой. Очень быстро бывать в церкви стало потребностью. Когда не стало тети Шуры, я начала ходить в нашу церковь — в селе Городня на Волге.
Даже посещая церковь, я мало задумывалась о Боге. Осознала же это удивительно просто. Я работала конструктором, у нас был небольшой и очень дружный коллектив. Мы не только вместе работали, но и отдыхали. Однажды я читала вслух заметку, опубликованную в журнале «Наука и жизнь», где говорилось о том, что американские ученые опытным путем определили существование души человека. И когда я сказала: «Ну, наконец-то», наш ведущий тут же добавил: «Значит, и Бог есть». И я не просто произнесла: «Да, есть», я ощутила это сердцем.
Жизнь шла, был налажен быт, мое окружение вполне устраивало меня, но я постоянно чувствовала неудовлетворенность, мне чего-то не хватало. Когда я бывала в церкви, на какое-то время становилось легче, но лишь на время. В церкви я чувствовала себя гостьей.
Теперь я знаю, что Бог дела Свои творит через людей. Таким человеком для меня стала Ольга Б. Она помогла мне устроиться на работу в школу, где многие из учителей — верующие. В школе я почувствовала атмосферу любви.
Когда в очередной раз меня тяготила суета жизни, моя сотрудница сказала мне, что все мои проблемы можно разрешить, и предложила поехать с ней в Москву на «открытую встречу» со священником Георгием Кочетковым. У меня было чувство, что я наконец-то нашла своих. Никого не зная, я ощущала себя на своем месте.
Я стала посещать огласительные встречи, и за короткое время многое изменилось в моей жизни, а самое главное — стало другим мое отношение к ней. Теперь, когда я поняла, что сначала — Бог, а потом — все остальное, все встало на место. Я хожу на оглашение и очень надеюсь обрести полную веру и Божию благодать.
С.Н.
Свидетельство
Сколько себя помню, с самого начала более или менее сознательной жизни я жила на уровне инстинктов, стереотипов, схемы поведения, каких-то правил и норм, вдолбленных мне не знаю когда и не знаю кем. Вместе с тем где-то внутри присутствовало нечто личное, собственное, тайное, непонятное, стыдное… Я всегда знала о себе, что я плохая. Когда меня хвалили, ни радости, ни гордости не было. Были вина, желание спрятаться (они-то не знали, что я такое на самом деле!) и страх (что будет, если они узнают?). А главное — ощущение постоянного вранья. Наверное, потому, что всегда старалась идти «в струе» того, с кем общалась, попросту стремилась угодить. Наверное, чтобы меня считали хорошей. Правда, тогда мне казалось, что я помогаю, уважаю, сочувствую, жалею, т. е. поступаю хорошо. Это и была моя жизнь. Она состояла из чувства вины, страха, желания быть хорошей и отчаяния от невозможности осуществить это желание. Хотя внешне я казалась открытым, непосредственным, активным и веселым ребенком, потом — такой же повзрослев, моя истинная суть была там, в тайной глубине, которая притягивала, в которую я все время вслушивалась, вглядывалась. Ее было ни постичь, ни разглядеть, ни убрать.
Очень рано, еще в 8–10 лет, я поняла, что умру, что меня не будет. «Поняла» — не то слово. Каждую ночь это приходило во всей ужасающей ясности, и я всячески пыталась заглушить сознание неизбежности исчезновения. Со временем я научилась не допускать такой остроты переживания. Но появилось почти физическое ощущение текущего, уходящего через меня времени и какое-то судорожное стремление побольше узнать, успеть, схватить, поглотить, испытать, ни на чем не останавливаясь, в ущерб качеству и степени усвоения.
Моя подруга, когда мы говорили о Божием присутствии в нашей жизни, сказала мне, что первая ее ассоциация с именем Божиим возникла, когда она ребенком впервые вышла за ворота усадьбы и увидела простор горной степи в первый заморозок, с заиндевевшей травой и бескрайним небом. Она испытала тогда трепет и восторг перед красотой и непостижимостью мира. А у меня ничего подобного не было. Даже красота природы (когда мне все-таки удавалось оторваться от своих внутренних проблем и оглядеться) вызывала во мне очередной всплеск досады и отчаяния от сознания мимолетности, временности, эфемерности видения.
Моя система ценностей сложилась в известной среде. Маленький город. Все приличные, порядочные, уважаемые люди старались соответствовать «партийной линии». С детского сада и далее (школа, работа) смысл существования — соответствовать. Я уже тогда видела, чувствовала лицемерие этого «соответствования». Но ложь и лицемерие людей не отвратили меня от самой идеи коммунизма.
Мой папа был человеком, самозабвенно верующим в коммунизм. Вождей и руководителей он терпел, не позволял ни себе, ни другим их хаять, чтобы косвенно не осквернить святыню — идею «всеобщей справедливости». Здоровье, время, материальное благополучие и даже интересы семьи могли быть принесены (и приносились) в жертву этой идее.
Мы жили на рабочей окраине. Практически все соседи по дому, в квартале или пили, или дрались, или воровали, или все это вместе взятое. Все работали на пищевых предприятиях. Все замучены, задавлены условиями жизни, кто выживал, как мог, кто доживал, как придется. Мои родители были белыми воронами. Отец, конечно, для меня был главным положительным героем. Альтернативы, казалось, не существовало. Было ясно, что нужно жить ради светлой идеи, а не плыть бессмысленно по течению, постепенно опускаясь на дно.
Система-то ценностей сложилась, но она, по существу, была не моя. Я сама в нее не вписывалась. Сколько сил душевных я положила на то, чтобы проникнуться ею, усвоить! Самое сильное противоречие — служение народу как абстрактной категории, которое предполагало пренебрежение личностями отдельных людей. Они должны соответствовать или быть извержены. А кто-то спьяну хаял «партийцев», кто-то крал конфеты на кондитерской фабрике, и меня угощали ими, нисколько не скрывая и не смущаясь, и т. п. Я должна была осудить этих людей и отвергнуть (если не заложить), но сделать это было невозможно. Я любила их, они были родные, живые, они были добры ко мне. Я знала, что не смогла бы застрелить врага народа, каким бы монстром он ни был… И много чего еще…
К 25 годам поле познания в родном городе было, хотя и кое-как, но перепахано. Не осталось ничего, к чему хотелось бы прикоснуться, во что хотелось бы вникнуть. Все — не то. Мой жадный (но не блестящий) ум и взор устремились за горизонты.
Я поступила в Ленинградский университет. Новая среда — новая пища. В Эрмитаже, в Русском музее поражали картины с библейскими сюжетами. Загадка, тайна. Можно ее разгадать, если прочесть книгу. Но тогда Библия была (мягко говоря) мало доступна. И суета жизни забивала желание прочесть. Учеба, общественная работа отнимали все время и силы.
После второго курса произошло странное событие. Закончив летнюю практику, все разъехались, а я задержалась, чтобы собрать материал для курсовой работы. Пришлось добираться домой самостоятельно. Из Харькова выехать было очень трудно. Три дня на переполненном вокзале (август, южное направление), без сна, еды, денег, неизменно первая у окошка кассы. Билетов не было: все поезда в Белоруссию — проходящие. И в какой-то момент ко мне вдруг подошел представительного вида мужчина средних лет и предложил билет в купейном вагоне до моей станции. Я так и не поняла, как он узнал обо мне, почему купил билет и как он его купил. Мы взяли мои вещи и сели в поезд. Это был баптист из Белоруссии, который ездил на Украину хоронить кого-то из своих иерархов. Он много рассказывал мне, как и чем живут баптисты, дал рекомендательные письма в молельные дома в моем городе и в Минске, что было очень смело по тем временам. Достал Библию. Я увидела Библию в первый раз, в первый раз в жизни держала ее в руках. Попробовала прочесть — ни слова не понимаю, как на чужом языке написано. Сейчас даже странно. Мой спутник прочел что-то из Откровения. Это были непонятные слова, за которыми стояла тайна. Особая тайна. А меня даже в детстве не увлекали таинственные сюжеты, приключения, фантастика. Они как-то не имели отношения ко мне. Он не подарил мне книгу, а мне этого хотелось, но сказал: «Кто очень хочет, тот найдет».
С нами в купе ехал полковник, который преподавал общественные дисциплины в военном училище. Решив, что меня «охмуряет» идеологический враг, он счел своим долгом отбить его. Они дискутировали долго, не помню, о чем. В памяти осталось только поразившее меня ощущение явного превосходства баптиста над образованным военным. Не в логике и эрудиции, а в том, как он держался, — уверенно, твердо и при этом уважительно и даже ласково. Полковник же горячился, допускал оскорбления и все время оказывался в тупике. Я впервые видела верующего, так сказать, «живьем». И он сильно поколебал мои представления. Я-то думала, что это люди невежественные, одурманенные, слепые, обиженные жизнью.
Однако опасение, что меня красиво и хитро пытаются уловить в сектантские сети, было. Письма я сожгла, не читая, хотя потом сильно жалела об этом. Нет, я не хотела быть верующей, просто там можно было достать Библию. Но, в конце концов, я и сама могу ее найти…
Тут случился очередной «облом». Я серьезно заболела, попала в больницу и два года была очень плотно занята спасением собственной жизни. После академического отпуска вернулась в университет. Начался курс научного атеизма, который читал очень интересный преподаватель. В результате — всеобщее увлечение Востоком: Будда, карма, колесо сансары, дзэн и т. п. Мне по-прежнему хотелось прочесть только Библию. Как эрзац пыталась читать околобиблейскую, в основном атеистическую, литературу вроде «Забавной Библии», чтобы хоть оттуда выловить что-то. Но, кроме отвращения, эти книги ничего не вызывали — упоение собственной злобой.
И снова обстоятельства развернули меня к борьбе сначала за идею, потом за самою себя. Я ведь по-прежнему верой и правдой служила идее коммунизма. Даже какая-то карьера выстраивалась в этой струе. Но вот только вера и правда постоянно подводили меня. Часть товарищей, как позже выяснилось, считали меня стукачом-провокатором, так как я позволяла себе непозволительную самостоятельность и вольности, другая часть — придурком, которому пока везет. Так оно и вышло. В очередном припадке борьбы за справедливость я перегнула палку и только благодаря помощи хороших людей все же получила диплом. Обещанное место работы (после окончания университета) уплыло. Имея красный диплом, я, единственная на курсе, не получила распределения.
Друзья пристроили меня на научно-опытную станцию Ботанического института. И тут в случайном разговоре я упомянула Библию. Моя новая знакомая сказала, что у нее книга осталась от бабушки, но сейчас ее кто-то читает. Я пошла в указанный дом. Девушка, которая читала Библию (и пригласившая меня к совместному чтению), была из «свидетелей Иеговы». Я общалась с ними более года. Наконец-то я могла читать Библию! Но вскоре радость узнавания померкла, наступала и давила обязательность практической деятельности, принятой у «свидетелей». Надо было креститься, брать на себя какие-то обязательства, проповедовать. Атмосфера почище, чем в парторганизации: сомнения осуждаются как тяжкий грех (а как их не иметь? Они есть — и все. Значит, делать вид, что их нет), ошибки, сбои караются, строгая иерархия (человеческая). Ответы на мои вопросы чаще всего ничего не объясняли, а иногда казались просто глупыми. Журналу надо было верить чуть ли не больше, чем Библии, так как в нем якобы печатаются люди из «святого остатка». А судя по уровню их опусов (хотя бы интеллектуальному), не Бог их устами говорит. Короче говоря, — несовместимость. Надо было уходить.
Тут мне стало страшно: уход от них был равносилен уходу от Библии, от Бога, о Котором я только-только услышала. Я еще сомневалась, верую ли. Много непонятного, гора сомнений. Библия «распухла» от закладок в неясных и смущающих местах. День — верю, день — нет. Но понятно стало одно — обратно я не хочу. Я хочу верить. Не верю, но хочу. Другая (т. е. прежняя) жизнь казалась немыслимой. Перспектива ее возвращения воспринималась как конец всему.
В это время православие даже не принималось мною во внимание. Все, что я знала о нем, было от «свидетелей Иеговы» и однозначно не годилось. Кроме того, был и личный, весьма негативный, опыт попыток посещения православной церкви. Но если я останусь одна, то кто мне ответит на все мои вопросы, разрешит сомнения, поддержит, поможет идти? В первый раз в жизни я молилась (не считаю общие молитвы со «свидетелями», во время которых я ощущала какую-то неловкость, недоразумение). Я просила, чтобы Он послал мне кого-нибудь, кто поможет выйти из тупика, кто пойдет вместе со мной. И Господь послал мне мужа. В тех обстоятельствах это было просто чудом. Муж не был христианином, но он искал, искал, как и я. Это было четыре года тому назад. Через год мы поняли, что мы — православные, а еще через год — что нам надо в церковь, потому что необходимо общение с единоверцами.
С.И.
