Отец Пустыни
Старец Таврион начал служить в Спасо-Преображенской пустыньке под Елгавой в Латвии 7 марта 1969 г.
Господь дал ему великую благодатную силу для служения людям. Господь как бы сказал: «Вот, Я испытал его верность Мне и не нашел в нем никакой неправды. Он верен мне до крови. Вы увидите сами. Возле него многие спасутся».
Верности вере о. Таврион учился у своих духовных наставников по Глинской пустыни, в братство которой он вступил пятнадцатилетним юношей, и от епископов и священников катакомбной Церкви.
Двадцать семь лет провел старец в тюрьмах и ссылке за веру, был сильно притесняем властями, служа на приходах Пермской, Уфимской, Ярославской епархий. Но он не осквернил себя угодничеством властям, ибо всегда исполнял веление Духа.
Скромная Спасо-Преображенская пустынька стала одним из главных духовных центров русской православной Церкви. Если в Троице-Сергиевой Лавре и в других знаменитых обителях паломников привлекали святыни, то Пустынька, не имея таковых (мироточивые иконы появились в ней совсем недавно), привлекала тем, что она была живой Церковью, где царил дух любви и служения друг другу. Отец Таврион явился истинным воссоздателем общинной жизни, практиком евхаристического возрождения. Он развивал то живое начало церковной традиции, которое в страданиях и муках сохранила катакомбная Церковь. Он не надеялся на хорошие времена (таких у христиан не бывает), не прятался в страхе за свою жизнь, а смело и мужественно исповедовал Христа и приобщал к вере, вводил в Церковь всех жаждущих. Он любил говорить народу: «С Богом потерь нет». Его жажда творить нового человека во Христе встретилась с жаждой веры и истины у тех, кто сопротивлялся духу лжи и распада.
Лицом к лицу он был поставлен с пустыней нашей жизни, рожденной безверием и отступничеством от истины. Если тоталитарные власти стремились уничтожить личность, превратить Церковь в институт культа, то о. Таврион видел свою миссию в борьбе за образ человека, за личность, за возрождение христианства. Видя неспособность собратьев ответить на живые запросы современной души, он взял их немощи на себя и трудился за них. Но вместо благодарности за свои труды, он получал от некоторых из них осуждение и ярлыки — «католик», «обновленец».
Нужно было всех приходящих из огромной пустыни жизни в его маленькую тихую Пустыньку преображения душ — возродить к истинной жизни.
Как это делал о. Таврион практически, знают многие, потому что в свое время они, приезжая к нему, с жаждой учились истинной христианской жизни в этом скромном духовном оазисе Латвии.
Отец Таврион понимал Церковь как живой организм, вселенскую духовную семью, которая дробится на множество семей, пребывающих в разных местах, но имеющих единый Дух. Его пустынная монашеская семья сестер и семья духовных чад, которая приехала с ним из Ярославской епархии, никогда не жила замкнуто, но умножалась, принимая до 150–200 паломников в день. Принимались они о. Таврионом и его помощниками с любовью и радостью. Большинство из них были крещенными, но не воцерковленными, ибо жизнь на уровне прихода не могла ввести их в Церковь. И вот здесь, в Пустыньке, совершалось таинственное введение их в Церковь, в общинную жизнь, в ту живоносную традицию церковной жизни, которая, несмотря на внутренние и внешние гонения, еще сохранилась в сердцах лучших членов нашей Церкви.
В Пустыньке много было не так, как там, дома, в пустыне жизни. Там придешь в храм, переполненный людьми, и тебя никто не спросит, откуда ты, какая у тебя нужда; здесь тебя встречают как родного, знаемого, с вниманием и любовью. Там как потребитель стоишь и слушаешь: за тебя читают, за тебя поют, за тебя причащаются; здесь все участвуют в богослужении, все — священники. Батюшка служит не вместо народа, приехавшего к нему, а вместе с народом, постоянно вовлекает всех в службу и словом и делом. Много раз он выходит, вернее вылетает, легкий, как пух, из алтаря и обращается с воодушевлением и сиянием к молящимся: «Поем всею Церковью. Постараемся все как один петь, — продолжает батюшка, — за тебя приносится Жертва. Тебе нужна помощь Божия. Не будь слушателем, а участником»*.
Потом следует опять призыв батюшки: «Наступают минуты, когда мы будем петь «Тебе поем…», старайтесь, братья и сестры, петь как один, как одно сердце, как одни уста, открытою верою, уверенною бодростью. Проявим Господу Богу нашему преданность».
И все поют не только «Верую» и «Отче наш», а всю службу от начала до конца.
Удивляли приезжих молитвы, произносимые о. Таврионом во время богослужения, которых они в своих храмах ни разу не слышали из уст священников. «Благодарим Тебя и за это общее служение, которое Ты благоволил принять из рук наших…» В древней Церкви эти молитвы всегда читались вслух предстоятелем от лица народа, но постепенно в процессе начавшегося расцерковления они превратились в так называемые тайные молитвы, которые многие священники читают про себя в алтаре или просто опускают. Отец Таврион позволял в богослужении и импровизации: вставлял свои молитвы, имея на это вдохновение и силу.
Видишь как мешает батюшке массивная алтарная перегородка летнего Спасо-Преображенского храма; открыты и не закрываются во все время богослужения царские врата и диаконские двери. Тут-то и понимаешь суетность всех наград с отверстыми вратами «до» и «после»; как все это мимо того, что действительно нужно для воплощения смысла и духа богослужения. Богослужение — это наше активное молитвенное общение с Богом и ближними. «Так давайте же, — как бы говорит батюшка, — не прятаться ни от Бога, ни друг от друга. Предстанем пред Богом все вместе, открытыми во всем».
Открытости в те времена боялись очень, здесь же рушились видимые и невидимые перегородки жизни и являлось чудо единения, которого желало сердце и которому оно верило.
Отец Таврион во время богослужения в постоянном общении с народом, почти всегда стоит к нему лицом. Евхаристические возгласы «Горе имеем сердца», «Благодарим Господа» вопреки современной практике произносит, стоя лицом к народу.
Евангелие читает лицом к молящимся вначале на церковнославянском, а затем на русском языке, чтобы разрушить еще одну преграду. Батюшка читает Евангелие так живо и проникновенно, осмысленно, как будто написал его сам. Это потому, что он реально встретился со Христом и живет Им, и все, что он делает, имеет дух свидетельства.
По прочтении Евангелия начинается живое истолкование услышанного отрывка. Батюшка диалогизирует свое слово: задает себе много вопросов от лица народа и отвечает на них. Говорит он с закрытыми глазами, с улыбкой, словно слушая свой внутренний голос. В такой форме слова опять проявлялось его желание сохранять ритм живого общения с молящимися. Слово его не просто о Любви, оно — само свидетельство Любви. Он постоянно говорил о самом главном в жизни христианина — соединении со Христом в таинстве Евхаристии.
«Новый Завет с Чаши начался. Агнец Божий закалается за нас. Видимо, мы так дороги Богу, что нужен этот Агнец Божий, Сын Божий. Видимо, мы великие грешники, что ничем нас нельзя простить, а только жертвой Сына Божия, Который за нас закалается. Нет других средств нас освятить, как Таинственной Чашей — Телом и Кровью Сына Божия. О чем это говорит? Говорит о том, как мы должны ревновать об этом, как мы должны дорожить такими благодатными возможностями и как мы должны строить новую нашу благодатную жизнь. Начнем жить по-новому. Как хорошо! А какая светлая радостная надежда у нас будет! Слава Богу!»
Перед пением «Тебе поем», перед евхаристическим каноном батюшка опять призывает всех к тишине размышления, к особой сосредоточенности, к глубокому осмыслению творимой всеми молитвы «о всех и за вся» и предстоящего причащения Тела и Крови Христа, т. е. соединения с Ним и со всеми ближними.
«Вот наступают величайшие минуты Литургии — «о всех и за вся». Нужно, чтобы эта молитва была за весь мир; чтобы этой молитвой Господь сохранил мир, его бытие, потому что вы сами знаете, в каком положении теперь находится человечество, вообще все.
Требуется такая сила, которая бы сохранила человечество от жуткого, отчаянного момента.
Кто же сохраняет мир в его равновесии? Чаша Христова.
Если вы действительно этому миру могущественной силы желаете, то только ваше усердное причащение сохраняет мир и его бытие. Господь не допустит уничтожения мира.
Что дает нам Чаша? Святость. Чаша дает нам здоровье, дает нам бессмертие. Чашей мы служим миру. Никто так не послужит миру, никакой изобретатель, никакие труженики, никакие средства так не послужат миру, как мы своим причащением. Почему?
Ты, человек, восстанавливаешься во всей полноте. И эту полноту не для самого удовольствия получаешь. Ты Господу приносишь молитвы: «Твоя от Твоих… о всех и за вся». Поэтому с верой будем приходить к Чаше, имея в виду то, что мы вот в храме Божием имеем благодать, а сколько в этот самый час несчастных в тюрьмах, в трудных тяжких обстоятельствах, работах. А сколько в домах умалишенных, сколько трудностей у людей! Вы приходите с такими трудностями за себя и за своих близких, а сколько пишут еще.
И вот с этим сознанием нужды, сознанием облегчить все эти страдания, предохранить мир, чтобы он себя не взорвал, мы и стоим здесь в величайшей, глубочайшей уверенности в могущественную Силу Божию.
Вот как мы крепко стоим! Господь Сам приходит в наше сердце. Вот твоя награда, твое предназначение. Будем этой жизнью жить. И апостол Павел призывает нас к ней: «Прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть Божии» (1 Кор 6: 20).
Мы должны этой молитвой жить. За тебя умер Христос. Этим живи, этим возрождайся».
Во исполнение этого призыва батюшка служит Евхаристию каждый день. Насущный Хлеб, Которого просим у Господа в «Отче наш», даруется в таинстве Евхаристии молящимся в храме ежедневно.
Ежедневное причащение в Пустыньке, введенное о. Таврионом, многих соблазняло — и пастырей, и пасомых, соблазняет и по сей день, как противоречащее сложившейся литургической практике. Сами они исходили в своем служении из сложившейся практики причащения — один раз в год на Пасху или по предписанию филаретовского катехизиса — четыре раза в год. Но, по словам Киприана Карфагенского, «обычай без истины есть только старое заблуждение».
Отец Таврион понимал природу, смысл и дух таинства Евхаристии, поэтому вернулся к древней практике участия всех христиан в Трапезе Господней за каждым собранием общины. Он так подготавливал молящихся своим таинствоводственным словом, что они не могли не участвовать в Таинстве Евхаристии, никому не хотелось выпадать из единения со всеми, лишаться той Радости, Силы и полноты, которые сообщаются каждому в совместной молитве и участии в Трапезе Господней.
Все участники евхаристического собрания подходили к Чаше и, вкусив Тела и Крови Христовой, становились единым телом во Христе.
К этому евхаристическому опыту впервые приобщались тысячи паломников, сознавая свой прежний грех индивидуализма, и можно представить их скорбь, когда они, возвращаясь в свои храмы с порывом продолжить такой опыт евхаристической жизни, не могли его осуществить. Помню, как будучи таким же вдохновленным в Пустыньке по возвращении в Москву в своем Никольском храме на Рогожском кладбище получил замечание священника по поводу моего частого причащения. Он искренне считал, что подобно огненному херувиму стоит на страже истинного благочестия и, может быть, хотел сказать, что часто причащаться — есть страшный грех.
Такое церковное сознание было разрушительным для Церкви, и нужны были большие усилия и старания, чтобы его начать изменять и утверждаться в духоносной традиции древней Церкви.
Когда заканчивалась Трапеза Господня, все участники ее покидали храм и шли в трапезную для паломников напротив кельи о. Тавриона под соснами, где в простой аскетической обстановке совершалась агапа — трапеза любви. Она была удивительна своим духом служения друг другу в любви. Здесь тоже, как и в храме, служили все, потребителей не было: миски с кашей, чашки с чаем передавались из рук в руки, все убирали и мыли посуду.
После агапы служение продолжалось. Братья и сестры включались в повседневные дела пустынниц. Одни брали ведра и шли за водой, другие оставались в трапезной помогать готовить ужин, третьи шли на сенокос, на огороды, в сосновый лес собирать грибы и ягоды, на скотный двор, кто-то помогал о. Тавриону в его постоянных трудах по благоустройству жилищ для паломников.
День проходил в трудах и молитве, в общении с собратьями, узнавании друг друга. Вечером по звону колоколов все опять собирались служить в храме, слушать духовные беседы батюшки.
Эта прослоенность богослужения краткими и не краткими живыми беседами, порой замечаниями, являлась воплощением призыва апостола Павла постоянно проповедовать «во время и не во время» (2 Тим 4: 2). Богослужения о. Тавриона становились таким образом и службой научения. Отец Таврион понимал, что Церковь вновь должна вступить на путь учительства, от Нее ждет живого слова изверившийся народ.
Как нужно ему изучить и познать заповеди Божии, ибо, по слову мудрецов, «невежда не умеет остерегаться греха; неуч не может быть благочестивым». Батюшка преподносил это слово своим слушателям щедро и радостно, в простой, доступной, легкой форме.
Прожив так день в Пустыньке, все испытывали чувство внутренней полноты, мира душевного и покоя. Ничего суетного, лишнего, ни в делах, ни в словах, все всерьез. Поистине, христианство есть такая жизнь, в которой все всерьез.
В дне батюшка обязательно выкраивал время для выслушивания тех, кто особо нуждался в духовной поддержке и советах. Кому отдавались часы выслушивания, кому минуты. К сожалению, из-за многолюдства выслушать каждого на исповеди было невозможно, поэтому батюшка прибегал, как и о. Иоанн Кронштадтский, к общей исповеди. Он ее проводил так, чтобы здесь, вот сейчас пробудить душу человека, чтобы он прозрел, не просто увидел грехи свои и назвал, перечислил их, а понял свое духовное, нравственное состояние, понял, что нет у него того, что должно быть.
«Ты сосуд. Ты должен быть наполнен. Чем? Любовью. Вспомни святость, простоту, чистоту детства. Надо это возвратить».
Он ставил в пример блудницу, пришедшую ко Господу: «Грешница пришла ко Христу, учителю нравственности, и молчанием молилась. И что же Он делает? Порицает ее? Зачем? Она пришла к нему с любовью. Она слезами и целованием ног Иисуса говорит: «Моя природа — любить Тебя. Это все счастье. Смысл жизни. Вот с этой природой я прихожу к Тебе. А все остальное было насилием надо мною, тиранией диавола».
Если с таким чувством будем подходить к Чаше Господней, это и будет нашим благодатным возрождением. Это надо осознать. Любишь ли ты Бога? Проверь. Любим ли Бога? Любим, любим и будем любить Тебя, а то, что было с нами — это не наше, это была тирания над нами, надо мной. Она приходила с такой душой.
Надо искать любовь ко Господу, проверять себя, находить прекрасное в нашей душе, то, что мы любили с самого раннего нашего детства. Итак, иди на исповедь и к Чаше только с любовью».
Каждый чувствовал на исповеди, что батюшка видел его насквозь, видел его грехи, но он не спрашивает о них, видя, как сердце, которое уже любит Господа, плачет и просит прощения у Него.
Спасо-Преображенская пустынька находится в инославном крае, здесь живут католики, лютеране. Отец Таврион относился к ним как сын Вселенской Церкви, с полной открытостью и любовью, как к братьям во Христе. Узы любви связывали его со старейшим католическим епископом, великим исповедником, впоследствии кардиналом, Юлианом Вайводсом. Однажды епископ подарил батюшке икону апостолов Петра и Павла, на обороте которой сделал такую надпись: «Это память братской экуменической встречи папы Павла VI с вселенским православным патриархом Афинагором в Иерусалиме. 5. 01. 1964 года». Незадолго до своей кончины о. Таврион тепло поздравил епископа Юлиана в день его шестидесятилетия в священном сане.
Любовью батюшка разрешил, казалось бы неразрешимый вопрос духовной жизни католика Антония В., отца православного священника — латыша. Он ходил на службы в костел, но ему не разрешали причащаться, потому что был не венчан: жена — православная, не хотела венчаться в костеле. Когда он познакомился с о. Таврионом через свою супругу, которая была духовной дочерью батюшки, то начал регулярно посещать Пустыньку. Отец Таврион принял его с любовью и допустил его на службы, на исповедь. Антоний сам пожелал причащаться в Пустыньке. Отец Таврион давал ему свободу выбора обряда веры, не уклоняясь в прозелитизм. Отец Таврион венчал Валентину и Антония в своей келье.
После смерти о. Тавриона новый духовник Пустыньки уже не допускал к Чаше Антония. Это его смутило, и он перестал ездить в Пустыньку. Ныне старец, Валентина и Антоний покоятся в Пустыньке. В Царстве Любви они вместе.
Отец Таврион как верный христианин много и славно потрудился, чтобы вывести нашу Церковь из того духовного тупика, в который она вошла. Он учил приходивших к нему из пустыни жизни и простых, и ученых людей жить церковно, т. е. в Духе и свободе, творчески. Не должно быть никаких «винтиков», все люди должны быть личностями, ибо всем дан великий дар — образ Божий. Искажать его — значит отказываться от жизни с Богом, а без Бога — жизни нет.
В начавшемся духовном преображении России о. Таврион участвовал смело, с дерзновением, и многие удивлялись этой смелости, но сами не имели мужества поступать так.
В новых условиях жизни нашей Церкви труды о. Тавриона уже принесли и приносят свои плоды: в некоторых местах России ныне возродилась и возрождается общинная и евхаристическая жизнь, апостольский миссионерский дух.
В Москве несколько лет назад родилось Преображенское братство, светлый, творческий дух которого сродни духу Спасо-Преображенской пустыньки времени служения в ней о. Тавриона, великого исповедника православной Церкви, духоносного старца, истинного сына Вселенской Церкви, святого нашего уходящего века.
