Об актуальности богословского наследия отца Николая Афанасьева
Богословие и философия
37 мин.
О. Николай, как и большинство наших религиозных богословов, и религиозных мыслителей, и философов, ученых первой половины XX века, родился в России, а умер в эмиграции, в изгнании. Вдали от Родины они жили, работали, творили и умирали. Не только с чувством ностальгии и горечи вынужденной эмиграции, но и с чувством долга служения своему страдающему народу и умученной Церкви. С чувством того, что они, по крылатому выражению Зинаиды Гиппиус, не в изгнании, а в послании, чтобы трудиться и готовить лучшее будущее — возрождение и обновление Церкви, общества и государственности в родной их стране. Умирали с крепкой верой и убеждением, что жили они на чужбине не напрасно, что их наследие, творческие труды и идеи вернутся на Родину, станут известными и полезными для строительства новой жизни, нового общества, в них же правда живет.
И их посланническая миссия на Западе, и их надежды на возвращение на Родину не оказались напрасными и тщетными. С начала перестройки и эпохи гласности они к нам возвращаются. Их творческое наследие, их труды и идеи становятся известными и являются уже нашим общим достоянием. И входят в органическую ткань современной культурной жизни нашего общества. Первым, и это вполне естественно, еще до перестройки, в 50–60-е годы, вернулся на Родину со своими трудами и идеями вдохновенный пророк «восьмого дня» Николай Александрович Бердяев. Вернулся в трудах и исповедничестве христианского кружка Игоря Огурцова и его студенческой организации. И я думаю, это мое личное мнение, да я и убежден, что Русская церковь будет иметь их как исповедников. Придет время по-настоящему прославить всех, а не выборочно и по политическим мотивам, как сейчас. Придет время по-настоящему прославить тех, кто страдал за Церковь. Я думаю, что одним из них будет Огурцов. И таким образом, Бердяев вернется, и уже вернулся на Родину, в ореоле святости.
После Бердяева стали возвращаться и другие: о. Сергий Булгаков со своей большой и малой трилогией, о. Василий Зеньковский со своей двухтомной классической «Историей русской философии», Антон Владимирович Карташев со своими историческими трудами — «Очерки по истории Русской церкви», «Вселенские соборы» и другие, оба Лосские — Николай Онуфриевич со своей «Историей русской философии» и Владимир Николаевич со своими трудами по мистическому богословию, о. Георгий Флоровский, архимандрит Киприан (Керн) со своей «Евхаристией», «Антропологией Григория Паламы» и «Пастырским богословием», епископ Кассиан (Безобразов) со своими трудами по Священному писанию Нового Завета.
И Иван Александрович Ильин с многочисленными трудами о России, о Православии, о сопротивлении злу силою, «Наши задачи» — 2 тома, «Пути духовного обновления», «Аксиомы религиозного опыта» — 2 тома и другие. И Николай Сергеевич Арсеньев, автор многочисленных, очень глубоких религиозных, философских и мистических трудов (когда я говорю о нем, я очень волнуюсь, потому что это мой учитель по Варшавскому богословскому факультету, с которым я был очень близок и который хотел видеть меня своим преемником). И известные нам о. Александр Шмеман, о. Иоанн Мейендорф. Вернулся и Георгий Петрович Федотов с его трудами «Святые Древней Руси», «Христианство и революция», «Новый град», «И есть, и будет», «Размышления о России» и другими. Вернулся Семен Людвигович Франк с многочисленными трудами, в основном из систематического богословия, — «Свет во тьме», «С нами Бог», «Душа человека», «Реальность и человек», «Смысл жизни» и т. д.
Вернулся Борис Петрович Вышеславцев с его философскими трудами «Кризис индустриальной культуры», «Философская нищета марксизма», «Христианство и социальный вопрос», «Этика преображенного эроса», «Вечное в русской философии». Я уже не говорю о Николае Михайловиче Зернове, Владимире Николаевиче Ильине, Федоре Августиновиче Степуне, Льве Исааковиче Шестове и о многих других, труды которых возвращаются к нам из изгнания.
Вернулся из изгнания и умер исповедником за Христа в мордовских лагерях Лев Платонович Карсавин. Его труды — «Святые отцы и учители Церкви», «Философия истории», «О началах», «Церковь, личность и государство» и т. д. (Голос мой дрогнул, потому что я вспомнил обстоятельства моей жизни. Когда я организовал Минскую духовную семинарию, там ничего не было, кроме монастыря. Я создавал библиотеку этой семинарии и разыскивал книги для нее. После поездок в Москву, в Киев, в Харьков, в Ленинград, в Ригу я поехал в Вильно, тоже в поисках. И там случай свел меня с женой и дочерью в лагере находящегося Льва Платоновича. И они мне рассказали всю его историю. Часть его книг, немецкая часть, которую не успели взять в литовскую и армянскую Академии наук, находится у меня, я их купил. Да, он вернулся, его труды известны. Я думаю, что это исповедник нашей Церкви).
Во славе исповедника, а возможно, и мученика, вернулся к нам из внутреннего изгнания, из Гулага, о. Павел Флоренский. Вернулись из запрета его труды и стали модными в кругах нашей верующей и даже неверующей интеллигенции. Ссылаться на о. Павла Флоренского стало признаком культурности и философской учености. Даже если человек и не читал вовсе «Столп и утверждение Истины», он непременно берет поверхностную подходящую цитату из вторых рук. Ссылаться на о. Павла Флоренского теперь чуть ли не обязательно.
Позже всех возвращается к нам о. Николай Афанасьев. Я ведь не напрасно перечислял всех возвратившихся раньше. О. Николая я хронологически поставил в конце не с тем, чтобы показать — вот, мол, такие были. Я сделал это не напрасно, а для того, чтобы у вас возник естественный при таком хронологическом подходе вопрос: а почему наследие о. Николая начинает возвращаться в родную для него страну из изгнания позже других?
Это явилось следствием нескольких причин. Во-первых, личная скромность и незаметный стиль кабинетно-профессорского трудолюбия о. Николая, который, будучи всецело предан своему призванию исследователя и эрудита, спокойно и непрерывно трудился даже в самое тяжелое для себя, для науки и для Церкви время эмиграционного неустройства. Да, он был спокойным, даже слишком спокойным человеком. Я знал его — он был на одной из сессий Ватиканского собора, где я был наблюдателем. Это одна причина, его личная. Во-вторых (и, может быть, это самая важная причина), его исследования касались внутренней жизни Церкви, а ее внутренняя жизнь всегда консервативна. Она течет обычным, установившимся столетиями ручьем, а потому не слишком обращается внимание на привычные для всех темы, даже если подход к ним — новый и решение предлагается не трафаретное, а очень полезное для обновления Церкви, как было у о. Николая. Более обращает на себя внимание и вызывает интерес общественности то, что необычно, что может быть понято как проявление новой системы в богословии и философии, например, пафос свободы и творчества «восьмого дня» у Бердяева, софиология в трилогиях Булгакова, системы русской философии у Зеньковского, мистическое богословие у Лосского, пути русского богословия и критика его у Флоровского, система истории Церкви у Карташева, стилизованная эрудиция православной истины у Флоренского («Стилизованное православие», помните?) и тому подобное. Все эти глобальные системы богословствования, религиозной философии и историософии Бердяева, Булгакова, Лосского, Зеньковского, Флоровского и Карташева стали очень популярными на Западе и теперь у нас тоже. А между тем богословское наследие о. Николая по своей тематике и новому подходу к решению многих трудных вопросов внутренней жизни для нас в настоящее время является необычайно важным и актуальным.
Теперь, когда церковь после падения тоталитарной системы освободилась от подконтрольного и зависимого состояния и перед ней открылись обнадеживающие перспективы и возможности свидетельства о Христе в новом, посткоммунистическом обществе, перед нами остро встали проблемы возрождения и обновления внутренней жизни церкви. И теперь для нас это главное. Было время, когда началось новое наступление на церковь после Сталина при Хрущеве. Было время, когда для нас было очень важно установить как можно более близкие, как можно более широкие контакты с всемирным христианством, со всеми христианскими церквами, чтобы там найти поддержку, чтобы там был сдерживающий для советской власти фактор, препятствующий окончательному уничтожению церкви как организации. А ведь это была цель. Две трети приходов при Хрущеве было закрыто. И цель ведь не была — уничтожить веру как таковую. Ее невозможно уничтожить. Цель была — разгромить организацию перед тем, как войти в тот, так называемый совершенный коммунизм, в который Хрущев верил. А он был верующий человек, верующий по-коммунистически, так сказать, атеистически, марксистски верующий человек. Он верил, что «догоним и перегоним», а в 80-х годах войдем в уже совершенно коммунистическое общество. А как же с попами, с патриархами, с митрами входить в это общество? Ясное дело, надо было внешнюю организацию разгромить, как при попытке Сталина в 30–40-е годы. Это была первая такая попытка. Война приостановила эту попытку, акт разгрома. Хрущев хотел довершить это. Конечно, будут группы верующих, всякие там старушки, пусть они будут, а церковь как организация — такой не будет. И вот тогда было главным любой ценой удержать организационную структуру, костяк церкви. Тогда было важно сношение с Западом как сдерживающее начало против окончательного разгрома. Внешние сношения, конечно, как всегда, важны, но теперь они вовсе не самые важные. Теперь для нас самое важное, как быть или не быть, как вопрос о жизни или смерти, это вопрос о возрождении и обновлении, вопрос о том, сумеем ли мы провести христианизацию нашего нового общества, установим ли мы диалог и понимание с новой интеллигенцией, с молодежью, с новым поколением. Те, кто верит, те и умрут верующими. Они крепкие. А ведь миллионы людей воспитаны без веры и против веры. Установим ли мы с ними контакт? Это для нас самое главное, поэтому вопросы внутренней жизни Церкви сейчас наиболее актуальны. Сношения же с кем бы то ни было можно поддерживать, они уже установлены.
При обсуждении вопросов о возрождении и обновлении церкви в высшей мере полезны труды о. Николая, поражающие богословской, канонической эрудицией автора и вдумчивым, беспристрастным, спокойным анализом канонической практики и канонического сознания древней Церкви. Это надежное и авторитетное пособие для современности, пособие при обсуждении этих вопросов. Ведь не случайно о. Николай с о. Василием Зеньковским и Вышеславцевым в 1952 г. обдумывал серию «Православие и современность». Да, он был кабинетным ученым, но там, в кабинете, он писал и думал о современности. И это было полезно и необходимо для современности и православия. Он понимал, что это надо, что это как основа, значит надо. Ведь не случайно о. Николай обдумывал эту серию и сразу же написал для нее исследование о Трапезе Господней. Это было началом его евхаристической экклезиологии. И в 50-х же годах — работу «Служение мирян в Церкви». Эта тематика уже предварялась в его статье «Народ святой» (в «Православной мысли» в 1948 г.). Так, в трудах о. Николая возникла евхаристическая экклезиология, т. е. учение о Церкви как евхаристической общине. Евхаристическая экклезиология стала очень популярна на Западе и у православных, и у католиков, и у протестантов. Все ссылаются на это экклезиологическое богословие, но не все ссылаются на о. Николая, и мало кто сейчас вспоминает об о. Николае как о его создателе.
А случилось следующее, я свидетель тому. Популярная во всем мире евхаристическая экклезиология сейчас в основном связывается с именем греческого богослова, митрополита Пергамского Иоанна (Зизиуласа), моего коллеги по Всемирному совету церквей. Я его хорошо знаю. Так вот, Зизиулас в своих трудах и статьях сначала использовал богословие о. Николая, а потом развил его идеи в цельную систему евхаристической экклезиологии, и эта система связывается на Западе с именем Иоанна Пергамского после защиты им докторской диссертации «Единство Церкви в Евхаристии и епископ в первые три века», опубликованной в Афинах в 1965 г. Он написал ее за год до смерти о. Николая. У Зизиуласа потом было издано много статей и книг на эту тему, вплоть до его последней книги, которая вышла в 1985 г.
Уже после смерти о. Николая на Западе появились статьи и даже диссертации о нем, но это уже после смерти, когда уже было поздно. Все же знают про евхаристическую экклезиологию Иоанна Пергамского (Зизиуласа). Итак, появились даже статьи и диссертации. С двумя из них я знаком. Первая принадлежит поляку, католику Михаилу Казовскому — «Евхаристия в экклезиологической системе о. Николая Афанасьева», опубликована в Лувене в 1976 г. Автор второй, на немецком языке, — Петер Планк. Она называется, как у Афанасьева, — «Евхаристическое собрание как Церковь» (1980 г.). Недавно появился даже французский перевод работы о. Николая Афанасьева «Церковь Духа Святого». Но все же на Западе евхаристическая экклезиология о. Николая менее известна, чем богословие Зизиуласа. Здесь еще будет даже доклад об этом.
Владыка Пергамский — выдающийся богослов. В английском издании своей книги о богословии он много ссылается на труды о. Николая Афанасьева, хотя их на Западе мало знают. У нас же знают об этом и того меньше. А между тем кризисные процессы хаоса и распада в нашей внутрицерковной жизни угрожают единству Русской православной церкви, заставляют всех нас, кому дорого единство и будущее нашей церкви, вплотную заняться обсуждением тех канонических, пастырских, литургических и экклезиологических вопросов, которые подняты, проанализированы и освещены в богатом богословском наследии о. Николая. Теперь, желаем мы того или нет, все мы будем вращаться в круге проблем, о которых писал о. Николай Афанасьев. Может быть, у нас подход будет другой, может быть, решения не во всем будут совпадать, учитывая нашу реальность, наш новый опыт. Канонические основания самих этих вопросов исторически не незыблемы, и практика может быть разная. В трудах о. Николая вдумчиво и объективно представлена каноническая жизнь и самосознание древней Церкви по этим вопросам. Так что для нас сейчас наследие о. Николая Афанасьева очень важно при обсуждении проблем, связанных с возрождением и сохранением единства церкви.
Сейчас сложилась ситуация фактически как в 20-е годы: три, если не четыре, украинских православных церкви, грекоуниаты сейчас объединяются; три, если не четыре «Русские» церкви — так каждая из них себя называет; группы зарубежной церкви, которые пытаются здесь внести раскол; группы так называемой катакомбной, свободной и другой церкви. Я уже не говорю о таких совершенно диких явлениях, как Богородичный центр, Белое братство и т. д.
Для нас сейчас главный вопрос — единство, единство поместной церкви, вокруг иерархии, единство евхаристической общины как святого народа — мирян, духовенства, епископата. Богатый материал для канонических и богословских обоснований этого единства можно найти в «Трапезе Господней» (1952 г.) о. Николая. С этим связан и вопрос о значении служения мирян в Церкви. Этому посвящены специальные исследования 50-х годов и статьи, например, «Народ святой», а также отдельные главы труда «Церковь Духа Святого»: первая — «Царственное священство», вторая — «Поставление мирян», лаиков, как он называет, третья — «Служение мирян», служение в области священнодействия, церковного управления и учительства, четвертая глава посвящена особому служению апостолов, евангелистов, пророков и учителей.
Во всех этих исследованиях о. Николая, трактующих служение мирян в церкви, мы можем найти полезные данные для стимулирования и корректирования роли мирян в нашей церкви. Например, вопрос о братстве, братствах, за который ответственность несет иерархия — в каждой церкви, не только такой, как православная, основанная на канонических структурах. В каждой церкви, даже в так называемой свободной протестантской церкви (баптистов, адвентистов, пятидесятников, имже несть числа), в любой из них, которые отрицают всякие каноны, всякое устройство, которые понимают, что означает «епископэ», т. е. попечение о Церкви, но не имеют епископов. Я уже не говорю о Католической церкви. В Католической церкви бесчисленное множество сильных, дееспособных, активных мирянских организаций, куда входит интеллигенция — врачи, профессора, даже спортсмены. И у протестантов есть все это. Но никогда не бывает так, что когда начинается что-то в церкви, сама церковь, власть церковная, пускает это на самотек, не интересуется тем, что же там делается, а потом растет, и местные лидеры, местные такие епископчики (это значит те, которые могут руководить, и это настоящие епископчики, потому что они умеют организовать дело) постепенно берут всех в свои руки, и оказываются эти организации при церкви, а не в церкви. И тогда не возьмешь их голыми руками. Не ты их можешь отлучить, а они тебя могут отлучить, как сейчас случается в нашей даже самой высокой иерархии, включая чуть ли не Патриарха. А когда ты начинаешь потом что-то делать, то оказывается, что уже поздно, надо идти на борьбу. А борьба в церкви, революция в церкви, и разделение — недопустимы. Епископэ, попечение, необходимо сначала, необходимо братское, отеческое, внимательное, пастырское водительство, с тем чтобы люди шли правильным путем. У нас много людей, обладающих и энергией, и умом, и способностями организовать. Есть ведь великолепные у нас люди! И они должны найти применение, им надо дать дорогу, чтобы они нашли применение, правильное, полезное для них и для Церкви.
В трудах о. Николая можно много найти канонических обоснований служения мирян в Церкви. Потому что основа Церкви — миряне, не Патриарх и пресвитеры, все вместе взятые, а вы, миряне. Поэтому служение их как в древней Церкви, как в сознании древней Церкви оно формировалось, очень полезно и для нас. И это нужно иметь в виду, при обсуждении создавшегося критического положения в жизни церкви при обсуждении современных наших условий. Конечно, раньше это надо было делать. Это напоминает ситуацию с Ельциным, Руцким и Хасбулатовым. Раньше нужно было принимать демократические, без танков, меры, а не пускать все на самопас. Думали, что уговорами можно что-то исправить. Когда начинается паралич власти, где бы то ни было — в обществе, государстве, в Церкви, до добра это никогда не доводит. Потом приводит к борьбе, а потом — поздно: или надо задавить кого-то, и ты будешь виновен, что ты задавил, а не задавил — так задавят тебя. Поэтому в этом отношении служение мирян в Церкви — для нас острый вопрос. Я не напрасно говорю «служение». О. Николай правильно обосновал служение мирян, ссылаясь на древнюю Церковь. Это ведь было настоящее служение — участие в священнослужении, участие в управлении, участие в учительстве, не в ущерб священным полномочиям епископов, а наоборот, в полной гармонии с ними.
А впереди у нас — организация христианской молодежи. Союз братств уже есть, а еще будет сестричеств, и другие еще будут. Будут! В истории какой церкви, неважно как она называется и какой она конфессии, известен случай, чтобы в правление входили члены совершенно противной церкви, отрицающей и священство, и полномочия этой церкви? Почему в Союз братств входит представитель так называемой Зарубежной церкви? Он, может быть, очень милый человек и, может быть, полезный человек. Везде такие люди есть, это же наши братья, кровь от крови нашей, и такие же православные, как и мы. Но как организация, которая начисто отрицает каноническую правомочность Московской Патриархии, участвует в работе организации Московской Патриархии? Где же такое видано?
Я, не напрасно для себя, большую часть своей жизни был наблюдателем и в Риме, и во Всемирном совете церквей, и во всем мире. Я научился наблюдать, понимать, анализировать события и делать выводы. И я давно бы погиб в страшном противостоянии двух этих стен, которые тебя тут же раздавят, когда они сближаются. Я и сейчас читаю, и наблюдаю, и вижу, что делается. В Союзе молодежи уже есть двое таких, из-за рубежа. Я хотел бы, чтобы кто-нибудь из наших, даже наиболее симпатичных, поехал туда. У нас ведь есть люди, которые думают совершенно так, как и Зарубежная церковь, есть даже более чем стопроцентные зарубежники. Я хотел бы, чтобы они поехали туда и сказали: « Вот мы, знаете, более зарубежные, чем вы. Давайте мы станем членами вашего правления». Хотелось бы посмотреть, что из этого получилось бы.
Дальше, о евхаристической экклезиологии. Единство поместной Церкви как евхаристической общины требует правильного понимания церковных канонов, канонического сознания Церкви. Это очень важный вопрос. Анализу этих вопросов посвящены исследования и статьи о. Николая: «Каноны и каноническое сознание» (приложение к «Пути», N 33, 1939 г.), «Неизменное и временное в церковных канонах» («Живое предание», 1937 г.), «Границы Церкви» («Православная мысль», 1949 г.).
В настоящее время наше каноническое сознание как необходимая основа церковной жизни помрачилось, исказилось. Исказилось вследствие частого смешения неизменной сути канонов, основополагающих для православной экклезиологии, неизменной их сути, с административно-временными предписаниями, регулирующими возникающие в определенное время и в определенных обстоятельствах конфликты и неясные церковные вопросы Византийской церкви того времени. И случаи те давно исчезли, и причины те давно тоже исчезли. Церковь ведь никогда ничего не берет с потолка. Церковь — живой организм. Она не выдумывает каноны только для того, чтобы новое придумать. Нет. Это бывает только в ответ на возникшую ситуацию, на возникший вопрос. Начинаются трудности, конфликт, осложнение, запутанность в церковной жизни — Церковь своим правилом регулирует это, разъясняет это в соответствии с каноном, который говорит: надо поступать так-то. Правильный этот канон? Конечно. Можно ли бороться против этого канона, сказать, что это не есть догматическое основание Церкви, это же не лежит в основе экклезиологии, это же временное? Нельзя! Потому что в то время это было правильно и нужно, но потом изменились условия, исчезло все. И если вы читаете сейчас, например, Книгу правил и апостольских постановлений или что-нибудь подобное, то вы встречаете там такие названия, которых давно уже нет, и вы даже не поймете, что они означают. Потому что ситуация в жизни коренным образом изменилась. Но суть церковного подхода осталась прежней. Поэтому тот, кто отрицает каноны, их суть, тот, собственно говоря, отрицает основы устройства Церкви, и того надо действительно исключить, потому что если отрицать это, то, значит, отрицать и Церковь как живой организм. Но если кто-то буквально применяет эти каноны сейчас, то и этого делать нельзя. Почему? Потому что условия в Церкви изменились. Примените каноны VI — VII века сейчас, к изменившейся ситуации и вы увидите, что все неканоническое. А между тем, от канонов отказываться никак нельзя. Основы канонического сознания Церкви вечны. Они лежат и в основе нашей экклезиологии. Отрицание их — это даже не раскол, это ересь. Очень важно избегать такого смешения.
В настоящее время, время конфликтов и разделений в общественной и церковной жизни лицемерные ссылки на различные каноны, часто не имеющие никакого отношения к спорному вопросу, стали повсеместной практикой. Такое злоупотребление часто является следствием невежества. Просто человек не разбирается, и это диктуется его искренней заботой о чистоте православной веры. Ведь очень часто многие такие люди — очень искренние и благочестивые. И ими движет забота о Церкви. Надо уважать такое чувство. Это святое чувство. Надо человеку просто разъяснить, в чем суть, что он прав, если заботится о Церкви, и о ней волнуется, и беспокоится. Он прав, но только нужно объяснить ему, в какой степени он прав. Если то, что с Церковью происходит, и то, чего он боится, — правда, то Церковь, конечно, должна применить этот канон. Но в этом необходимо разобраться.
Однако часто такое злоупотребление ссылками на специально подобранные, нужные для данной полемики каноны является следствием сознательной злой воли. Самое лучшее решение подобных вопросов — сказать такому человеку: «Ты не православный, ты идешь против канонов. Докажи, что ты не слон, докажи — почему». В слово «православный» он ведь вкладывает совершенно другой смысл, нежели на самом деле есть. Он вкладывает свое понятие в Православие, чаще всего — обычное фольклорное понятие, и оно расходится с тем, что он видит, допустим, у ученых, которые знают, что такое настоящее Православие. Вот и получается, что он не православный.
Тогда начинается то, что сейчас происходит у нас, — война канонов, война канонами. Не танками, не пушками в церкви, а канонами. Я думаю, вы все читали церковные документы, связанные с расколами не только сейчас, но и раньше, в 20–30-е годы. Ни одна воюющая сторона еще не признала: «Мы виноваты. Мы нарушали каноны. Мы исправимся». Каждая сторона, нарушает она их или нет, находит соответствующие каноны, которые, как пушки, выдвигает против другой стороны. И в этой войне никто никогда не бывает победителем. Ибо такая манипуляция канонами и такое искажение их экклезиологической сущности приводят к тому, что все спорящие стороны оказываются так или иначе неканоничными, нарушителями тех и других специально подобранных канонов. А между тем, очень важно уметь различать каноны: неизменяемые, которые являются основополагающими в учении о Церкви, нарушить их никто не имеет права, и те, которые являются административными, регулирующими возникшие споры. В этом отношении очень ценны труды о. Николая. В войне канонами все стороны, увлекаясь, забывают, что Христианство — это не только откровение Истины, но и откровение Любви, как и все Православие.
Наследие о. Николая Афанасьева может принести большую пользу. Оно как зеркало. Ведь о. Николай не знал нынешних расхождений. Он писал о древней Церкви. Он не был заинтересован ни в одной из спорящих сторон.
Каноны не только отражают и регулируют внутреннюю жизнь церкви, они определяют также отношение православных к инославным христианам. Здесь возникает вопрос о границах Церкви. Сам о. Николай активно участвовал в экуменическом движении, в работе Всемирного совета церквей, в диалоге с англиканством, в работе общества святого Албания и преподобного Сергия, присутствовал на II Ватиканском соборе. Он питал глубокое уважение к папе Павлу VI, с которым общался во время собора. О. Николай посвятил памяти Иоанна XXIII проникновенную статью «Una Sancta», опубликованную в католическом шеветонском журнале в 1963 г., а в сборнике, изданном в 1960 г., напечатан его этюд «Церковь, которая председательствует в любви». Этот этюд, имевший большой успех в ватиканских кругах переведен на три языка.
Вопрос о границах Церкви и для нас сейчас очень актуален. Мы являемся свидетелями того, что сейчас маятник качнулся в другую сторону. Это нормальный закон истории. Так всегда бывает. Было бы иллюзией считать, что коммунизм изжит и коммунисты изжиты. Теперь невероятная волна так называемого антикоммунизма. А люди в основной массе не понимают ни того, ни другого. Не знают, ни почему надо быть против, ни почему надо быть за. Когда в истории начинается качка, все кидаются в одну сторону. Сейчас качнулось в эту сторону. Конечно, в этом виновны и мы — Церковь. Отчасти без вины виноваты, отчасти и с виной виновны. Когда Русская церковь вступила во Всемирный совет церквей, собственно говоря, никто не знал, почему она вступает, куда она вступает, зачем она вступает? Тогда это было естественно. Была система такая, что нельзя было говорить на эту тему. Потом страшное время, хрущевское, кончилось, и брежневское кончилось, пришел канун перестройки, и тогда тоже нельзя было еще. Церковь не имела средств массовой информации. «Журнал Московской Патриархии» совсем для этого не служит. Теперь у нас нет привычки в церкви объяснять народу что-либо. В церкви объясняют только богослужение, благочестивый образ жизни и т. п. Но я говорил иерархии, что если нельзя всем и везде, то есть же все-таки студенты семинарии, академии, молодые священники, духовенство Москвы, с которыми можно общаться и которым надо разъяснить и показать все документы. Не просто благочестивый итог, а документы: как было и что это такое было. Но иерархия у нас ведь прежняя, как говорят, «советская». Это чепуха, что советская, советская она в том смысле, что в советское время родилась. Но у нас иерархия старорежимная. Наши молодые епископы, я их очень хорошо знаю, от чего были бы счастливы? Если бы был обер-прокурор. Только чтобы этот обер-прокурор не был Куроедов или Харчев, и коммунист, и неверующий, а если уж нельзя, чтобы очень верующий, то хотя бы, как Львов какой-нибудь или Саблер, официально верующий, а в сущности маловерующий. И говорил бы, что надо делать, и все в порядке, все в порядке. Поэтому наша иерархия верила — народ пойдет за нами, хотя мало знает, но пойдет за нами. А началась перестройка, хлынула гласность другого духа. Вся Москва и вся Россия залита пропагандистским материалом антиэкуменической Зарубежной церкви и крайне правыми изданиями. Везде, куда ни повернешься, это есть, а у нас — ничего. Народ стал читать: действительно, страшно, какой-то Запад, какие-то непонятные Всемирные советы церквей. А вдруг это масоны? А вдруг это что-нибудь еще? А иерархия по своему обычаю молчит. Почему? Потому что думает: пережили, переживем, будем молчать, переживаем и это. Может, они и правы.
Вопрос об экуменическом движении — это серьезный вопрос. Его придется нам обсуждать потом, по-настоящему обсуждать, потому что православные церкви не только участвуют, но по требованию православных церквей был основан Всемирный совет церквей. По требованию Константинопольской патриархии. Как это было? Я изучил женевские архивы, относящиеся ко времени кануна войны. Там есть письма Патриарха Тихона, который является сейчас авторитетом у нас, с благословением экуменического движения и с обещанием, что Русская церковь будет участвовать в нем. Там есть заявление двух обер-прокуроров Священного синода накануне революции — Саблера и Львова, что Русская церковь будет участвовать в экуменическом движении. Там есть заверение митрополита Платона Одесского. А Русская церковь не могла участовать. В 20-х годах знаете, какое у нас было положение. И тогда Платон Одесский произнес великие слова: «Наша церковь сейчас больна телом, умом и душой. И мы сейчас не можем участвовать. Но как только выздоровеем, обязательно примем участие». И сейчас про нашу церковь можно сказать — она больна телом, умом и душой, потому что начались расколы, как тогда. Тогда было обновленчество, «Живая Церковь», григорьевцы, иосифляне, и все друг против друга. А пользовалась этим безбожная коммунистическая власть. Сейчас у нас начались расколы: украинцы-автокефалисты и Зарубежная церковь, катакомбники и все прочие, а пользуются этим сейчас не атеисты, а неправославные церкви.
Тьма миссионеров нахлынула, и они пользуются тем, что наша церковь находится в таком положении. Пользуются как только могут. Вот я сегодня в газетах прочел и сказал: «А, это мне знакомо уже». Группа юношей приехала из Рима, с ними некто Шереметьева, кажется, — одна из перешедших в католичество, их несколько, Поснова в Бельгии и Альберти, и они сейчас работают среди православных. И вот, десять или двенадцать наших 13–14-летних юношей поедут в католический монастырь в Германию, где они будут воспитываться, чтобы стать в будущем католическими священниками. И они, русские православные юноши, согласились с этим, и родители согласились, потому что самое главное то, что они будут на Западе жить. И они уже там. Первые дни им казалось очень тяжело — дисциплина. А потом оказалось, что это очень хорошо, и их крестят, как будто бы они некрещеные. Вот это метод! Я священник, и мне нельзя вербовать, но неплохо было бы спросить одну из этих женщин: «А ты не поехала бы к нам? Мы заплатим за это». И тогда я вспомнил о. Александра Кулика.
Когда я был наблюдателем на Ватиканском соборе, у меня был переводчик белорус, католик о. Александр Кулик, который стал моим другом. И он говорил мне с горечью: «Я — янычар». Он рассказал свою историю: семья железнодорожников, многодетная, голод в России, приехали они из Белоруссии. Вернулись. Отец умер. Мать больная. Нечего есть. Католическая церковь предложила взять детей на воспитание. Мать и отдала его.
Очень интересное и полезное для всех нас рассуждение о подлинной кинонии и участии в евхаристическом собрании общин верующих в церкви приведено у о. Николая в третьей главе «Трапезы Господней». Евхаристическая экклезиология включает также вопросы современного возрождения церковной жизни, как и литургического возрождения, требующего обсуждения вопросов о неизменяемости и изменяемости исторически сложившихся отдельных элементов в нашей литургической практике — при неизменности литургического уклада нашего церковного благочестия, основанного на верности апостольскому и святоотеческому преданию. Но исторические элементы, которые вошли потом, подлежат обновлению или нет? Сюда относится и вопрос о понимании богослужения верующими, т. е. вопрос о понятном языке, о календаре, об усилении миссионерского воздействия красоты и благолепия нашего богослужения не только на верующих, но и на так называемых приходящих в церковь иногда, просто интереса ради.
У меня нет больше ни времени, ни возможности указывать на богатство и актуальность богословского наследия о. Николая. Скажу лишь, что всем нам предстоит еще серьезно изучать это наследие и учиться у о. Николая, как служить Церкви в совершенно новых условиях ее существования, служить Церкви, сохраняя всецело верность православному, апостольскому и святоотеческому преданию. Нам предстоит в церкви настоящее обсуждение. Если не будет обсуждения, то через 10 лет мы превратимся в гетто, может быть, большое гетто, пусть даже миллионы людей будут, но закрытое, где люди живут своей богослужебной жизнью и никакого влияния ни на общество, ни на культуру не имеют и никак не свидетельствуют тем, кто еще не христианин, неверующий. А таких миллионы. И тогда за нас это сделают другие миссионеры — католики и т. п. Нам предстоит такое обсуждение. Только надо, чтобы оно проходило в духе братского понимания, без полемики, без взаимных обвинений, без задора, с привлечением только настоящих богословских аргументов. И это, несомненно, принесет большую пользу Церкви.
