Богородичный центр и российская контркультура
Богословие и философия
26 мин.
Прошлым летом Священный Синод РПЦ принял воззвание против антихристианской деятельности сект. Основное внимание в нем было уделено таким новым сектам, как «Белое братство» и «Богородичный центр». «Последователи «Богородичного центра»... и приверженцы «Белого братства», — говорится в воззвании, — своими лжеучениями и греховными деяниями отлучили себя от Православной Церкви, если вообще принадлежали к ней ранее». Эта статья посвящена культурным или скорее контркультурным истокам «Богородичного центра», но ряд ее выводов, думается, можно распространить и на другие новые секты, появляющиеся в пост-тоталитарной России.
«Церковь Пресвятой Богородицы преображающей», как официально именуется «Богородичный центр» (он же «Церковь третьего Завета», «Церковь духа Параклита» и т. д.), громко заявила о себе в начале 90-х годов. Основатель его о. Иоанн (Береславский) был рукоположен в «Секачевской» ветви катакомбной «Истинно Православной Церкви». В 1984 г. он, по его словам, получил откровение Богоматери у иконы Одигитрии в Смоленске. Откровение продолжалось несколько лет, и результат его — 20 пророческих книг — стал основой учения о. Иоанна. От «Истинно Православной Церкви» о. Иоанн был скоро отлучен как впавший в ересь, и с группой единомышленников, в которой были как бывшие катакомбники, так и новые члены, он создал «Богородичный центр». Теперь этот центр осужден и официальной Церковью.
Мы оставим пока в стороне то, что так привлекает к «Богородичному центру» внимание прессы, — переходящие в потасовки и перебранки с конкурентами (тем же «Белым братством»), обвинения центра в умыкании детей и т. д. и попытаемся разобраться в истоках и сути «святодуховного Православия», пророком которого считает себя о. Иоанн. Для этого обратимся вначале к его проповедям, а потом и к пророчествам. Первые помогут нам уяснить социальный и психологический климат, в котором зарождалось учение, вторые — его идейное и, может быть, духовное содержание.
Я не располагаю никакими данными о биографии о. Иоанна, кроме тех общеизвестных, что вкратце упомянуты выше. Однако в этом и нет нужды — его проповеди говорят сами за себя. В них предстает перед нами российский интеллигент недавнего прошлого, в ужасе отшатнувшийся от сталинского наследия отцов и дедов, которые, отвергнув Бога, уподобились, как он полагает, библейскому племени рефаимов. Все отвращает его в рефаимах — от их убогого мировоззрения до низменных житейских привычек. И чем подробнее бичует их о. Иоанн, тем больше узнаем мы о нем самом.
Самое страшное деяние рефаимов заключалось в том, что они «запечатали свои грехи в подсознании потомков». Но потомки вскрыли в душах своих «запечатанные урны и развеяли зловонный прах». Эта нехитрая психоаналитическая операция привела к «нигилизму». Да и как могло быть иначе? Ведь и рефаимы поступили так же со своими предками. «Мировая ось поколебалась и прервалась связь времен».
Гамлетовская рефлексия, пропущенная через мясорубку кухонного фрейдизма, ведет о. Иоанна к обличению Гертруды. Мамаши-рефаимки обессиливали сыновей своей патологической любовью, «тайно сходясь с ними и не выпуская из поля зрения до самой гробовой доски». Истоки антифеминистских эскапад о. Иоанна против «омужичившихся женщин» и «обабившихся мужчин» становятся таким образом понятны. Рискну предположить, что и образ Богоматери дорог ему не в последнюю очередь как антитеза «бабьего бунта», как светлый идеал истинной матери.
Однако пути Гамлета российского и его датского прототипа быстро расходятся. Российский окончательно предпочитает действию глухое духовное подполье. Оттуда он продолжает метать критические стрелы в адрес носителей «серой ауры», которые норовят «энергетически обобрать» своих детей, отравляя их «психологическим ядом».
Итак, удел родителей — моральная и физическая деградация, «скрытый блуд» и варварское мясоеденье. Что же остается детям? Суровый пост и смиренное покаяние. Смирив себя аскезой, они отмаливают грехи общества и по сути являются его истинной подпольной элитой, вставшей на «почетный учет в психушках», ушедшей в истопники и дворники. И вот теперь пришло время выйти из духовных катакомб, чтобы передать опыт покаяния и поста ближним, ибо близится конец света. Здесь кончается проповедь и начинаются пророчества. Но мы пока ограничимся проповедью. В ней отчетливо слышен голос (вернее, один из голосов) российского контркультурного подполья. Политические разоблачения чередуются с метафизическими, социальные страхи и надежды оборачиваются эсхатологическими чаяниями, оккультная терминология (ауры, тонкие тела и т. д.) вполне уживаются с христианским пафосом покаяния. Однако на смену синкретической неопределенности приходит конкретный выбор. Для о. Иоанна он связан с катакомбной церковью.
Сам по себе этот выбор не удивителен. Питомцы контркультуры с трудом преодолевали неприязнь к официальной религии. Катакомбники же с их бескомпромиссным осуждением сергианства казались ближе и психологически, и духовно. Пафос противостояния безбожному режиму не мог не притягивать тех, кто «развеял зловонный прах» большевистского наследия. Возможно, играло какую-то роль и интеллигентское народопоклонство. Катакомбная церковь выжила в социальных низах российского общества — в нищете грязных углов и убогих сараюшек. Старцы и старицы, бережно хранящие Истину в жалких деревянных избушках, — частые гости в проповедях о. Иоанна.
Над катакомбной церковью, однако, довлела не только угроза уголовных преследований. Все сложнее было с годами хранить цепочку иерархической преемственности. Катакомбники столкнулись с той же проблемой, которая в свое время преследовала старообрядцев: малочисленностью, а то и полным отсутствием законно рукоположенных священнослужителей. Добавьте к этому неизбежную в условиях подполья духовную взвинченность, распаляющую мистическое воображение, и вы получите идеальную атмосферу для возникновения сект. Собственно, в русской истории это уже было — хлысты и духоборы зародились в среде старообрядцев-беспоповцев.
Катакомбную церковь от этой участи хранила ее малочисленность и преклонный возраст большинства членов. Однако молодой, горячий интеллигент, попавший в эту среду в начале 80-х годов, легко мог стать лидером раскола и основателем новой секты. Это, по-видимому, и произошло с о. Иоанном. Изверженный из катакомб, он оказался подхваченным бурной волной перемен, захлестнувшей все наше общество. Годами подавляемая религиозность, выйдя на поверхность, стала принимать самые разнообразные формы. Среди них нашел себе место и «Богородичный центр» о. Иоанна, этот причудливый гибрид контркультурного подполья и «истинно православных» катакомб. Прежде всего гибридность эта бросается в глаза на знаковом уровне. Достаточно встретить хотя бы небольшую группку «богородичников», и вы увидите околоцерковных женщин без возраста, закутанных в серые платки, и экзальтированную молодежь со всеми признаками контркультурного юродства. Загляните в проповеди о. Иоанна, и вы натолкнетесь на стилистическую разноголосицу, которая простирается от архаических «очес» до оккультных «тонких тел». Проявляется разнородность «святодуховного православия» и на уровне доктрины. Для анализа ее перейдем от гомилетики о. Иоанна к его пророчествам.
Основное место в них, как уже говорилось, занимает грядущий конец света. Близятся сроки, когда всем нам придется держать ответ перед Всевышним. Но традиционная заступница Руси — Богородица вновь берет ее под свою небесную защиту. Мы можем «присягнуть Пречистой», покаяться в совершенном, и тогда нас ждет «блаженный легкий сон, прощение грехов и светлое восхищение в рай «. Не покаемся — придет Антихрист, наступят чудовищные катаклизмы, и миллионы людей сгинут в страшных мучениях.
Доказательством нашей верности Богородице должен послужить миллион подписей под «Белой грамотой», которые будут собраны в России. Еще 200 миллионов человек должны подписать грамоту по всему миру. Ведь Богоматерь — тайная Владычица многих стран. Только в этом веке Она являлась Своим чадам в большинстве католических стран Европы. Но лишь в России тайное становится явным.
Россия — избранница, и наше всеобщее покаяние — залог спасения мира. Однако с избранницы и особый спрос. Богородица берет нас под Свой омофор, а мы венчаем Ее на российский престол. В России будет заложен фундамент всемирной теократии. Подданные Небесной Царицы должны держать суровый пост. Питаться следует два раза в день, «мясная пища исключается, молочная — редко и для болящих».
Официальная церковь погрязла в грехах настолько, что ей не очиститься и покаянием. Увлекшись обличительным пафосом, о. Иоанн даже переходит на торжественный ямб: «На церковь прежнюю взираю с сожаленьем, не вижу верных в ней ни одного». На смену ей приходит церковь «истинно православная» — «Богородичный центр». Внешняя церковность заменяется внутренней, ибо «нужда во внешнем отпадает». Со временем, однако, считает о. Иоанн, произойдет литургическая реформа: наследие святых отцов будет отброшено как «потерявшее свою прежнюю ценность». На смену ему придут «новые песнопения». Но главное — изменится состав самих Святых Даров, которые «ныне сорастворены ее слезами».
Так наступает новая эпоха Св. Духа, Который будет водительствовать миром при посредстве Пречистой, — «Эпоха Духа Параклита. Держава Богородицы». Естество мира одухотворится. Произойдет «богородичное преображение» земли.
Но что нас ждет, если Россия не покается к концу тысячелетия? «Негативному сценарию» в Иоанновых пророчествах уделено немалое место. Пришествие Антихриста описано в столь мерзких подробностях, что перед ними меркнут эсхатологические кошмары раннехристианских апокрифов.
Антихрист у о. Иоанна — интеллигент, знаток философии, богословия и языческих религий. И учение его, являющее собой «предельное лукавство Люцифера», покорит прежде всего интеллигенцию — «сторонников традиционных школ, наук и искусств». Суть учения — очередная «версия земного рая, обретенного без особых жертв».
Огромную роль сыграет «телевидение и другие космические средства», которые позволят мгновенно распространить учение Антихриста «на сотни стран». Это будет «живой иконостас» врага человеческого, великого мага и гипнотизера. С телеэкранов будет «регулярно воскуряться особое наркотическое средство, обладающее огромной гипнотической силой». В завершение по «всемирному каналу» во всех подробностях покажут массовые казни христиан.
Введена в «сценарий» и новая роль — матери Антихриста, которая борется с Богоматерью не одно тысячелетие, ведя за собою «род дьяволочеловеческий, серо-пепельный, цивилизацию проклятых от века».
Однако торжество Антихриста будет временным. В последней битве на небесах он поразит и Илию, и Еноха, но будет повержен карающей десницей Господа. Это будет первый знак Второго пришествия, за которым последует Страшный суд и «окончательное разделение на свет и тьму, агнцев и козлищ». Первые спасутся и преобразятся, вторые навеки сгинут «во мраке преисподней».
Итак, торжество Господа неминуемо. От нас зависит лишь то, каким путем мы к нему двинемся — прямым, радостным и светлым либо кружным, трагическим и жутким. Богородица не дает о. Иоанну окончательного ответа, однако трагический вариант выглядит у него убедительней оптимистического. Впрочем, это неудивительно. Даже великому Данте ад удался лучше рая.
Как и положено пророку, о. Иоанн умалчивает о земных корнях своего учения, но в нем довольно ясно угадываются два пласта: низовой — народный, характерный для русского сектантства, и элитарный -интеллигентский, восходящий к славянофилам, В. Соловьеву и мыслителям религиозного возрождения начала века.
Спасительная миссия России среди народов мира, всемирная теократия, грядущее откровение Третьего Завета, софийность Православия — все эти идеи заимствованы о. Иоанном в русской религиозно-философской традиции. Однако его великие предшественники далеко не во всем были едины друг с другом. Соловьев полемизировал со славянофилами по поводу сущности всемирной миссии России, в его теократических построениях значительная роль отводилась католицизму. Бердяев, провозглашая грядущую эпоху Параклита, отвергал софийное богословие Булгакова и «стилизованное православие» Флоренского. Последние, развивая софиологическое наследие Соловьева, отказывались от заключенных в нем гностических элементов. По-разному оценивались в этой среде оккультизм и восточные религии.
В пророчествах о. Иоанна, напротив, все эти очень разные и заведомо противоречивые взгляды не только предельно упрощены, но и сведены воедино. Теократическое царство Богоматери соседствует с эпохой Параклита, софийные теологемы — с католической мариологией, проклятия в адрес оккультизма — с оккультными мифологемами, осуждение восточных религий — с призывами искать союзников в их среде и т. д.
Народно-сектантские элементы учения о. Иоанна не менее очевидны, чем элитарные. Это прежде всего осознание мирового зла, настолько острое и напряженное, что оно соперничает с упованием на высшее добро, а порою и превосходит его. Так возникают в пророчествах дуалистические мифологемы: мать Антихриста, соперничающая с Богоматерью, племя дьяволочеловеческое, противостоящее Богочеловеку -Христу и т. д. В этом же ряду и суровая аскетика о. Иоанна — зло должно быть искоренено в своем средоточии, в греховной плоти. Это то самое «манихейское» начало, которое издревле порождало народные секты от богомилов и катаров до стриголышков и духоборов. Зло проникает повсюду и даже во святая святых — церковь. Это свидетельствует о том, что возрастает его сила, стало быть, близятся сроки последней битвы добра и зла. Отсюда осуждение грехов официальной церкви и напряженное чаяние конца света — основные мотивы народного сектантства, которые господствуют и в пророчествах о. Иоанна.
За сектантскими претензиями к церковной иерархии всегда следовало создание собственной. Вслед за этим неизбежно приходили ритуальные и литургические новшества. «Изменение состава Св. Даров» и «новые песнопения» Богородичного центра — это лишь начало становления самостоятельной обрядности новой секты.
И, наконец, характерная для сектантского сознания подозрительность к техническому прогрессу и его носителям — интеллигентам проявляется в пророчествах страхом перед телевизионной и космической связью, которую использует в своих гнусных целях Антихрист (тоже, кстати, интеллигент).
Тесное переплетение сектантских и элитарных мотивов в учении о. Иоанна — это следствие его личного опыта интеллигента, ушедшего в православные катакомбы и создавшего там собственную секту. Но не будем забывать, что мистик-интеллигент, пошедший «в народ» в поисках Бога, — явление нередкое в русской истории и культуре. Еще в начале прошлого столетия в кружке Татариновой собрались вместе мистически настроенные представители петербургской знати и хлыстовские пророки и пророчицы. От богословских бесед вскоре перешли к радениям, и в конце концов полковничья вдова Татаринова была также провозглашена пророчицей. Сам император Александр I встречался с основателем секты скопцов Кондратием Селивановым. В Петербурге поговаривали, что тот предупреждал батюшку-царя о грядущем поражении под Аустерлицем. И лишь когда до Александра дошли сведения, что Кондратий объявляет себя Спасом во плоти, он приказал посадить его в сумасшедший дом, назначив, однако, старцу приличное содержание.
Сближение элитарной и сектантской религиозности достигло своего апогея в начале нынешнего столетия. Факт восхождения хлыста Распутина к вершинам власти общеизвестен. Сектанты были частыми гостями в салоне Мережковского и Гиппиус, где зарождалось «новое религиозное сознание». Напряженное внимание к сектантству отрази
лось в романе Андрея Белого «Серебряный голубь». Бердяев и Белый были частыми гостями трактира «Яма», где собирались богоискатели из народа, представлявшие самые разнообразные секты и толки. И наконец, поэт-декадент А.М. Добролюбов создал собственную секту среди поволжских крестьян. Можно сказать, что у о. Иоанна был прямой предшественник.
Сближение элитарных религиозных поисков с сектанством не было случайным. Каждый раз это был симптом религиозного брожения в обществе, когда «верхи» с удивлением обнаруживали, что по крайней мере в сфере мистической у них немало общего с «низами». Напряженный эсхатологизм был не менее типичен для интеллигентского сознания, чем для народного. И тому, и другому были не чужды антиклерикализм и поиски новой мистически «эффективной» обрядности. Наконец, претензии к прогрессу и высоколобому рационализму давно стали общим местом интеллигентской критики культуры. Уже соловьевский Антихрист — интеллигент, грешащий рационализмом. Таким образом, пророчества о. Иоанна находятся вполне в русле русского интеллигентского богоискательства по меньшей мере последних двух столетий. Свидетельствуют они и о том, что «мистический градус» нашего общества нынче очень высок, не менее высок, чем в начале века. Однако есть в «богородичном откровении» и нечто совершенно новое.
По ряду причин нам лучше известны факты хождения в народ с целью его революционного воспитания. Но и в этом случае мы сталкиваемся с романтизацией народной мудрости, пусть и не в мистических ее формах. С другой стороны, и духовная выучка у народа сопровождалась неизбывной интеллигентской потребностью снабдить сектантскую практику «высокой теорией».
В кружке Татариновой сектантские обряды быстро потеряли свой крестьянский характер. Сведущие люди раскопали ученую книжку «О священных танцах ранних христиан» и возвели к ним генезис хлыстовских радений. В соответствующем ключе были интерпретированы и строки Нового Завета о нисхождении Св. Духа. Бердяев в результате своих бесед с сектантами «обнаружил» у них изящнейшие богословские построения в духе Я. Беме. Белый увидел в «сектантских действах» доказательства антропософских истин.
Вот эта потребность в культурной рефлексии начисто отсутствует у о. Иоанна. Скорее наоборот, элитарные заимствования почти без остатка растворяются у него в сектантских мифологемах. Безыскусный синкретизм, присущий мифологическому мышлению, царит на бессчетных страницах «богородичных пророчеств». Неудивительно, что идеи отечественных богословов встречаются здесь в самых странных сочетаниях. Они — продукт беспорядочно работающего подсознания, а не богословской рефлексии.
Здесь можно было бы посетовать на чудовищное снижение уровня российской культуры, вспомнить об «образованщине», поругать большевиков и поставить точку. Но есть одно «но». 0. Иоанн, в отличие от своего святого покровителя, — не богослов, он притязает быть лишь пророком. Пророчествовать же могут и Николай Бердяев, и Иван-не-помнящий-родства. Очевидно, к этому жанру следует подходить с мета-культурной позиции — какова духовная база пророка, какого он духа?
В христианской этике всегда присутствует антиномия — страх Божий и любовь к ближнему (фобос и агапэ). В идеале они пребывают в динамическом равновесии. Трепет перед всемогуществом Господа не лишает сердца любви. Не редко одно перевешивает другое, и это неудивительно — мы созданы Творцом разными. Беда в другом. Страх Божий может настолько усилиться, что для любви уже не останется места. Абсолютизация части в ущерб целому испокон веков порождала секты. Сама этимологая этого слова восходит к латинскому secare, то есть отсекать (часть от целого). История дает нам много примеров того, как движимые страхом Божиим люди гипнотически замирали в ожидании конца света. Но страх перед Богом, если его не уравновешивает любовь к ближним, может легко трансформироваться в страх перед ними. Коллективные самоубийства многочисленных сект от русских беспоповцев до техасской «Ветви Давида» — страшное следствие такой установки сознания.
Напротив, абсолютизация любви в ущерб закону таит в себе большую опасность для тех, кто просто не умеет ему подчиниться. История знает много попыток подобных искажений гениальной Павловой диалектики, и оканчивались они всегда плачевно — от оргий мюнстерских анабаптистов до сексуальной революции нынешней контркультуры.
На мой взгляд, «святодуховское православие» о. Иоанна представляет собой крайний случай абсолютизации страха Божиего. Жуткая перспектива скорого конца — главная движущая сила его проповедей и пророчеств. Вопль покаяния, исторгнутый смертельно напуганной душой, — их главная цель. В качестве основного средства предлагается «монашество в миру» — суровый пост и воздержание. Но поразительней всего то, что откровения эсхатологических мучений и пыток, которые явились бы честью страшной Кали индусов, исходят, по уверениям о. Иоанна, от Богоматери, слезной Заступницы рода человеческого.
Чем вызвана эта абсолютизация страха в ущерб любви? Ответить на этот вопрос нам, может быть, поможет аналогия из иного культурного ареала. Многие из околохристианских сект, связанных с американской контркультурой, начинали с проповеди безбрежной любви. В условиях контркультурной вседозволенности граница между любовью духовной и физической практически стиралась. Аскетическая потребность «дисциплинировать» любовь зачастую приводила к противоположной крайности, и в сектах начинала преобладать тяжелая атмосфера эсхатологических страхов.
Вполне вероятно, что форсирование эсхатологического ужаса и призывы к аскетическим крайностям в пророчествах о. Иоанна — это обратная сторона вседозволенности, царившей в российском контркультурном подполье, которое, как я предполагаю, сыграло немалую роль в становлении Богородичного центра. Не стоит, однако, забывать, что страх Божий вытеснял в американских сектах скорее любовь духовную, чем физическую, и вполне уживался с издержками последней. Более того, очень скоро он вырождался в страх перед окружающим миром. Поэтому нет ничего удивительного в том, что полигамия и промискуитет процветали именно в Народном храме и « Ветви Давида «, где были самые страшные случаи коллективного самоубийства последних лет.
Кросскультурные аналогии — вещь, однако, опасная. Сексуальные скандалы, хранение оружия, умыкание подростков и самоизоляция, ведущая к суициду, — все эти обвинения преследуют нынче бывшие контркультурные секты в США. Значит ли, что все это повторится в России? Кое-что уже повторяется. Члены «Белого братства», не дождавшись конца света, обещают устроить его сами, пугая растерянные власти призывами к коллективному самоумерщвлению. Разгневанные родители в ужасе утверждают, что их дети оказались в той или иной секте в результате гипнотического воздействия, «промывания мозгов» и т. д. Объединяясь в самодеятельные антисектантские группы, они требуют вновь ввести в уголовный кодекс статью 227, предусматривающую уголовное наказание за религиозную деятельность, «причиняющую ущерб здоровью граждан». Напомню, что еще совсем недавно именно по этой статье преследовались многие верующие. И если в США подобные требования всегда натыкались на первую поправку к Конституции, защищающую свободу совести, то у нас, похоже, таких проблем не возникает. Во всяком случае Верховный Совет России на одном из своих летних заседаний вернул в УК пресловутую статью, правда, в новой редакции (теперь 141'). Трудно предположить, как будет применяться эта статья в нынешней России. Скорее всего вновь загнать Богородичный центр и схожие с ним секты в подполье не удастся. Религиозное напряжение в российском обществе достигло большой высоты и продолжает нарастать. «Мученичество за веру» в подобном духовном климате пойдет лишь на пользу новым сектам. Более того, ситуация уголовного преследования очень легко накладывается на эсхатологические страхи. Ожидаемый Антихрист обретет в конце концов вполне реальные черты, и если триста лет назад в подобной ситуации в России запылали срубы, то нынче следует опасаться более изощренных методов самоуничтожения. Как избежать таких трагедий — сказать трудно. Как мы недавно убедились, не застрахована от них и плюралистическая Америка. Но кроме очень непростого пути религиозного диалога, который медленно и трудно прокладывается в этой стране, человечество покуда не придумало других способов разрешения подобных конфликтов.
1993 г.
